– Вперёд! – командует Эдик и оборачивается, чтобы протянуть мне руку, но вдруг наклоняется и что-то хватает с ветки пыльного низко стелящегося кустарника. – Смотри, кого я нашёл!

На его ладони маленький хамелеончик, цепко обхвативший лапками и длинным тонким хвостом запястье Эдика.

– Зачем он тебе? Отпусти животное! – задыхаясь, говорю ему.

– Нет, – голос Эдика неожиданно срывается, – он такой… красивый. Я его с собой возьму, он у меня будет дома жить.

– Как хочешь… – Гляжу вверх: до плоской лысой вершины холма остаётся совсем немного.

Чуть передохнув, поднимаюсь дальше. Слышу, как сзади пыхтит Эдик, прижимая к груди свою драгоценную ношу. Он что-то шепчет хамелеону, даже не глядя по сторонам, и это меня удивляет ещё больше: чтобы нашего братка, всегда изображающего из себя крутого перца, не подвластного никаким эмоциям, вдруг пробило на нежные чувства к ничтожной зверюшке, каковых здесь полным-полно, – нет, что-то в этом мире определённо начало меняться…

…Может быть, сейчас в самый раз поставить точку моему рассказу? А что – хорошая концовка для любого повествования, не претендующего на эпохальность. На вершине холма, утопающего в лучах утреннего солнца, стоит маленький человечек, прижимающий к груди брата своего меньшего, и по щекам этого человечка катятся счастливые слёзы, символизирующие бесконечное единение человека и природы, человека и его новообретённой родины, человека и космоса… Счастливый конец – хэппи-энд – поцелуй в диафрагму и титры с фамилиями исполнителями ролей…

Фигушки! Не получится у меня такой благостной концовки. И причин тому много. Во-первых, не люблю пафоса – слишком много в нём соплей и сахара, а подобные смеси вредят моему пищеварению. Во-вторых, какое уж тут утреннее солнце в пять утра, да ещё в плотном тумане? Если оно и в самом деле вышло бы в этот неурочный час, я бы уже сгорел, как головешка, а приятная прохлада, до окончания которой нужно успеть убраться отсюда, так кратковременна и недолговечна. В-третьих, никакого единения ни с чем у нас с Эдиком не происходит. Он не сводит любовного взгляда со своего неожиданно появившегося питомца, наверняка раздумывая, чем хамелеона кормить, а я… я просто стою и смотрю по сторонам. Никаких мыслей в голове, только ветерок, навстречу которому то и дело поворачиваю лицо. У Эдика единение с хамелеоном, у меня – с ветром…

И всё равно в этом, наверное, есть немного пафоса, пускай и не того, который сопровождается раскатами литавров и трубным рёвом духового оркестра. Аккомпанемент нашему маленькому самодельному пафосу – любимая битловская песенка «Дурак на холме». И счастливых слёз в наших глазах нет, разве что слезинки, которые выдувает прохладный ветер…

Вот ты какая, оказывается, страна Израиль! Только отсюда, с этого холма, я сумел разглядеть тебя. Хоть и не вижу за нагромождением холмов скрывающиеся в тумане Иудейские горы со святым городом Иерусалимом, а с противоположной стороны тонущий в горячем мареве испарений морской средиземноморский берег, но я сейчас в самом сердце этой страны, а сердце не принято выставлять напоказ. Оно должно быть прикрыто бронёй грудной клетки – этих сухих каменистых пустынь…

Внизу на дороге белая машинка, и около неё переминаются с ноги на ногу мои друзья, такие разные и непохожие, порой вредные и занудливые, не всегда меня понимающие и не прощающие ошибок. Мне с ними плохо и хорошо, я с ними ругаюсь и мирюсь, но никуда мне от них не деться, и других товарищей уже не найти…

Эдик осторожно дёргает меня за рукав свободной рукой:

– Пойдём, нас ждут. Хватит сопли распускать…

Я и сам не заметил, что лицо у меня мокрое. Что-то я раскис, как кисейная барышня. Не хотел – и не смог сдержаться.

– Это я вспотел… – Зачем-то вру и послушно спускаюсь следом за Эдиком.

А за спиной уже и в самом деле встаёт солнце, заливая плоскую вершину «боровика» своим горячим вязким светом…

* * *

Предупреждали старые люди: не показывай на себе… Иными словами, любое сказанное слово и даже мысль так или иначе материализуются. Тем более – то, что тобой написано…

В конце апреля 2010 года рукопись этой повести была практически закончена, оставалось прописать лишь некоторые наиболее натуралистические детали. И тут вмешалось провидение и словно провело меня по страницам моего же сочинения: приблизительно при тех же обстоятельствах я попал в автокатастрофу, а потом в больницу. Всё, что пытался придумать, самым роковым образом воплотилось в реальность. Вот тебе и натуралистические детали…

Лишний раз убеждаюсь, что «не спит страж Израиля». Пристальное око бессонно следит за нами – око ангела-хранителя или, если хотите, судьи каждого нашего поступка, слова, мысли…

Следит за нами – охранниками. Охранниками, по своей сути…