— А теперь, пацан, сделай мне пингвина…

И скоро Захару стали сниться механические кошмары:движущийся конвейер, на котором, одна за другой, с тупым стуком подпрыгиваютбезумные коробки на лапках…

Копировали в Эрмитаже и в Русском музее по пустым, музейнымдням. В этом был, конечно, свой резон: особую гулкую тишину залов не разбиваетшарканье посетителей, привычный бубнёж экскурсоводов, хихиканье школьников привиде голых тетенек и дяденек. К тому же с тобой не пытается вступить в доброжелательнуюбеседу какой-нибудь командировочный из Кировограда, чтобы дать совет: ото тут,слева… в уголочку… мане-е-енько толще у ней ножка-то, у дамочки…

Однако и неудобство большое: красочный слой картины требуетопределенного ритма работы, когда следующий слой краски должно класть напросохший, но не на пересохший слой…

Андрюша относился к этому куда проще, да и на ихреставраторском отделении требования были другие. А Захар все искал лазейку ксердцу главного хранителя, что давал разрешение на копирование. И нашел! Путь ксердцу мужчины, думал он, взгромождая готовый холст на этюдник, напротив и чутьнаискосок от картины Эль Греко «Апостол Павел и Апостол Петр», лежитисключительно через сердце женщины.

Выяснилось, что Марго, подружка дней суровых, ходит в плавательныйбассейн вместе с дочкой главного хранителя Эрмитажа. Такой вот неожиданностильный кроль судьбы… Пришлось потратиться на новые серые плавки под цветглаз, и абонемент на целый месяц; эх, расходы, расходы…

Андрюша сказал:

— На женском поле вы разоритесь, виконт.

Захар ответил, разглядывая себя в профиль и анфас вовальном, треснувшем диким зигзагом зеркале мастерской:

— Напрасны ваши опасения, милорд. На женском поле мысоберем достойный урожай.

И собрал.

Со Светкой пришлось разбежаться очень скоро: она слишкомсерьезно восприняла его непременное и подробное восхищение девушкой послеобъятий, а не до — что сражало трепетных дам наповал и внушало надежды, ноозначало с его стороны только то, чем и было: благодарную нежность к подруге накороткий отрезок времени, а также на вечную память.

Он и вправду помнил их всех в подробностях и различиях, и нераз гневно возражал в ответ на расхожую поговорку какого-нибудь пошляка, чтобабы, мол, все одинаковы. Нет! Они все были разными — и порой в жестах, в пластике,в ритме движения бедра какой-нибудь наладчицы станков с фабрики игрушек онсовершал такие чудесные открытия, о которых подолгу думал и которыми мысленнолюбовался долгое время спустя.

Итак, со Светкой пришлось разбежаться (хотя всю жизнь он помнилее внезапную бледность, когда губами осторожно охватывал редкого, карминногоцвета сосок, будто кровь от ее щек приливала к груди; и прерывистый кроткийвздох после самого последнего глубокого выдоха — так душа отлетает внебо) — но разрешение на копирование во все дни недели, подписанное папой,уже лежало в кармашке просохших плавок…

* * *

На броуновское движение за спиной он старался не обращатьвнимания. Быстро расставлял этюдник, выдавливал краски на палитру. Холстготовил заранее, и еще в мастерской, по репродукции, выверял масштаб и делалподготовительный рисунок на белом грунте, сверху покрыв его жженной умброй…Сейчас надо было пройти весь холст белилами, энергично моделируя формы, тогдаполутона приобретают перламутровый тон, недостижимый простым смешением красок.Это была технология работы самого Эль Греко. Обычно, перед тем как приступать ккопированию, Захар несколько дней изучал приемы работы художника, чего не делалникто из студентов, это была его тайна.

Он приступал к работе, и время зависало и словно бы глохло,поглощая, и как болото всасывая шумы, шаги, негромкие разговоры меж собойстарушек-служительниц…

…А уставал внезапно и окончательно, будто иссякала внутрикакая-то батарея; медленно снимал с этюдника холст, медленно счищал мастихиномкраску с палитры.

Во время работы на часы не смотрел, но в конце оказывалось,что простоял за этюдником он часов шесть подряд, с сосущим зверьком в желудке,с переполненным мочевым пузырем.

В тот день он закончил работу пораньше — практически копиябыла завершена, и он медлил, переводя взгляд с оригинала на свой холст.Соответствие цветовых градаций было делом даже не зрения, а какой-то мягкойгорошины в мозжечке, к которой прислушивался весь организм. Пока не поступалудовлетворенный сигнал оттуда, глаз и рука напряженно искали, и всё искалимельчайшие отзвуки, отдаленное эхо цвета.

— …Невероятно! — тихо проговорил кто-то у него заспиной.

Обычно Захар не оборачивался на разные одобрительные иликритические отзывы народа, которому принадлежит искусство, но этот голос егодаже не окликнул, а круто развернул к себе. Он оглянулся и нахмурился. И вновьрезко отвернулся, складывая тюбики красок в этюдник.

Провалитесь вы пропадом, утонченный сексопатолог, любительПлавта, — идиотского Плавта, сожравшего наследный наш кубок! Кто знает,захотелось бы так яростно выкупать этот двухтомник, если б не холеная курчаваярука, по-хозяйски протянутая к книге через плечо нищего студентика — вуверенности, что тот сейчас же покорно вернет на прилавок ценное издание… И незабыть теперь этих горьких рыданий тетки и унизительную, постыдную сцену вантикварной лавке, с мозгляком Юрием Марковичем, что шарахался от одной стены кдругой, сначала изворачиваясь в объяснениях, а потом уворачиваясь от кулаковбешеного Захара, пока не завизжал, не заплакал: «Что вы хотите от меня,негодяй?! Его купили, купили!!! Не помню кто! Не знаю» — и с ужасом вдавливаясьв прилавок: «Ми-ли-и-иция!!!»

— Мы ведь знакомы, правда? — улыбаясь в бородку,продолжал коллекционер. — У Минчина, помнится… А потом вы у меня из-подноса увели редкое издание Плавта. И мне кажется, вы почему-то сердитесь наменя, хотя это я должен сердиться. Имени вот не помню, виноват. Давайте жезнакомиться! Я — Аркадий Викторович Босота.

Мягкий, теплого охристого тембра убедительный голос. И всамом деле: ни в чем он, этот Аркадий Викторович, по сути, не виноват.Сложилось так. Что поделать.

— Кордовин. Захар.

— Кордовин… — повторил Босота, осторожно пробуянезнакомую фамилию, обволакивая ее голосом, как хозяйка обволакивает пирогяичным желтком… И одобрительно кивнул:

— Захар Кордовин. Упрямое, крепко сколоченное имя,чрезвычайно художественное. Уверен, что скоро увижу его в выставочныхкаталогах! А я, признаться, поражен. Во-первых, стою у вас за спиною уже минутсорок, и как врач замечу — подобную физическую концентрацию в работе виделтолько у балерунов. У вас рука, плечи, спина и даже ягодицы как бы собраны вединый мускульный узел, вы — через руку и кисть — проводите на плоскость холстаневероятную энергию. И в стилевом отношении: сначала я был уверен, что васведет интуиция. Теперь вижу, что вы не просто копируете, а знаете, что делаете.Понимаете в технологии Эль Греко. Это так необычно для… студента. Я ведь неошибся, вы еще студент? Следил, с какой экспрессией двигается ваша кисть — ЭльГреко тоже быстро работал. Вы многое угадали. И в лессировках тоже.