Кстати оказались и новые знакомства в «Ленконцерте». Игорьставил там «номера», иногда даже спектакли. Например, пьесу о декабристеЛунине; у местного дворника за три рубля был приобретен страшенный рваныйтулуп, в котором Лунин отбывает каторгу, — актер в нем выглядел наредкость органично. Позже Игорь подарил тулуп Захару, и все студенческие зимытот прощеголял в лунинском каторжном тулупе. Андрюше повезло еще больше:однажды, проводив девушку домой и, возвращаясь под утро в мастерскую, он напомойке увидел роскошную дубленку, совсем новую, только на спине три пулевыхотверстия да внутренний мех чуток в крови запачкан. Ничего, на что ж мыреставраторы? «Починять-починять»: мех отмыли, дубленку проветрили, дырочки —спецклеем, чтоб не задувало… — знатный вышел дублон!

* * *

А Игорь Мальков был чокнутым книжным страдальцем, знатоком,каких мало. О книгах, альбомах, иллюстрациях, качестве бумаги… готов былговорить часами. И всегда с ним случались какие-то волнующие «книжные» истории.И рассказывал он их, волнуясь и радуясь удаче, приглашая всех порадоваться,удивиться, восхититься судьбой:

— Еду в электричке на дачу — теща просила немногоморкови накопать. Смотрю, на скамье напротив — женщина с мешком. И я, не знаюкак, по угластым выступам, что ли… сердцем почуял: не морковка в мешке, некартошка, не свекла — книги! Говорю ей: «Простите, я не из милиции, не изнародного контроля… разрешите на книжки взглянуть?» И она так нерешительно:«Ну, взгляните…»

Что вам сказать, ребята. Были там 5 томов Брокгауза и Эфрона— дореволюционное издание, папиросная бумага, гравюры, комментарииВенгерова, — и неполное собрание сочинений Шиллера, с золотым обрезом… Всё— со штампом заочного пединститута. И как она торопливо объяснила: онабиблиотекарь, институт закрывают. Куда девать библиотеку? Она просто не может,понимаете, не может книги выбросить в макулатуру, не может их жечь! Вот,надеется, в какую сельскую библиотеку… И тогда я сказал: — Я вам дам 50 рублейза мешок. Больше не могу. Идет? Она была счастлива. А я… ну, представляете…

Именно Игорь пристрастил Захара к букинистическим, и началсяизнуряющий гон, вечные поиски редких изданий, обмены, звонки букинистам,странные знакомства, удивительные трофеи: в том магазине, что на Московскомпроспекте, за Технологическим институтом, Захару удалось купить синодальноеиздание Библии с полным циклом гравюр Доре.

— Как могло случиться, что ее вообще выставили кпродаже?! — восклицал Игорь, завистливо поглаживая драгоценный переплет.

— А вот квитанция: директор оформил ее как гравюры Дорес сопровождающим их текстом. Ну, не молодец?!

И был еще замечательный букинистический «Старая книга» —если идти от Невского на Дворцовую площадь, не доходя метров пятьдесят до АркиРосси — это был настоящий антикварный заповедник!

Почему-то помнится он с мокрым снегом на ступенях крыльца.Как войдешь — темный коридор, мышиный запах старых книг… Там был вынюхан,выпасен и выхвачен Гете, гербелевское издание с научными статьями, в том числе,с одной, чрезвычайно Захара интересовавшей статьей — о природе света.

* * *

Игоря окружало бесчисленное количество причудливых знакомцевиз самых неожиданных сфер жизни и быта: какой-то его приятель, в прошломнаучный сотрудник НИИ, работал рубщиком мяса в полуподвальном гастрономе наНевском, недалеко от «Сайгона».

— Я к нему регулярно наведываюсь, — говорилИгорь. — Я человек мясной, кашки-машки меня не сытят. И он мне, братцы,краси-ивые куски рубит кило на полтора; оплата через кассу, как положено, но!Чем отплачиваю? Тем, что отчитываюсь о новостях в театральном мире. Что у ГогиТовстоногова происходит, что у Зямы Корогодского, что у Агамерзяна… Ярассказываю, а он рубит и внимательно слушает…

Но главное, вокруг Игоря крутилась молодая актерская,балетная и консерваторская братия со своими анекдотами, байками, любовями —изменами… Вечерами в мастерской у Андрюши и Захара собиралось человек дотридцати, и первые часа полтора Захар с удовольствием слушал по-актерскирепризно поданые байки и анекдоты…

Смешно, до колик, изображала одесситка Марго прощание сынанад открытым гробом матери:

— Маманя-а-а-а! — выла она басом. — Хрен выменя еще когда увидите-е-е, маманя!

Или показывала провинциала в Русском музее, перед картинойКарла Брюллова «Последний день Помпеи»: его ошалевшие глаза, отдутые щеки идолгий потрясенный выдох: «Усё попа-адало!».

Приятель Игоря из «Ленконцерта» — Антонио Гомес (сын тоголегендарного оружейника Фернандо Гомеса, который всю войну сражался в отрядепартизана Медведева, а потом до смерти лудил и паял кастрюли в будочке нарынке, дожидаясь кончины ненавистного Франко — но не дождался) — Антониорассказывал, как недавно читал стихи Гарсиа Лорки на учительской конференции вАничковом дворце. Читал сначала по-испански, потом по-русски… Звучные испанскиестрофы Лорки должны были опьянять аудиторию неповторимой музыкой, русские —погружать ее в бездну мятежного смысла…

— Великие стихи, да… «Баллада о неверной жене», —рассказывал он, уже пьяненький и огорченный, но по сценической привычке,трубно-звучный: — «А бедра ее метались, как пойманные форели… меня несла этойночью атласная кобылица!»… На надрыве читаю, непрерывным таким р-рокотом… ну,ясно же: Лор-р-рка! После концерта в гримуборную вваливается целая делегацияучилок. Ну, думаю, сейчас заставят афишки подписывать. А они: «Как вы смелиперед учителями советских школ читать эту срамотищу, эту порнографию?!» Я стою,полуодетый, бабочка на шее болтается… чуть не плачу. Стою и лепечу: «Это жеЛорка… Лорка…» — «Вот эту бесстыжую Лорку надо за проституцию упечь известнокуда!».

Но очень скоро общее веселье начинало Захара тяготить. Вневнятном гомоне беспорядочного разговора он опять улавливал тот самый скучныйшумок общего, от которого ему всегда хотелось отвернуться, ускользнуть. Онпоказывал Андрюше бровями, что пора их всех сворачивать. Но Андрюша глазами емуотвечал: «Да ладно тебе, весело же, пусть треплются…» Тот, наоборот, обожал всюэту богему, колготню вокруг, и заслушивался, и хохотал, в десятый раз схлопотливым удовольствием ставя на электрическую плитку мятый медный чайник… Отгостей, правда, была и практическая польза: они притаскивали пышки — их пеклигде-то на Желябова, неподалеку от Детского мира, посыпали тут же сахарнойпудрой и опускали в бумажный пакет. А если кто догадливый утеплял пакет шарфомили шапкой, то пышки являлись к чаю еще горячими…

Раза три-четыре грандиозные вечеринки устраивала вродительской квартире Людка Минчина. Но тут уж должно было слишком многоесойтись: чтобы отец с матерью и теткой уехали на его персональную выставку в Третьяковке,а Ирина легла в стационар подлечить сердце, — и вовремя, и правильно: ееслабое сердце не выдержало бы тех страшных картин, которые разворачивались вкомнатах, коридорах, на кухне и в ванной комнате квартиры народного художникаРСФСР, лауреата Ленинской премии С. И. Минчина.