Едва Наталья Арсеновна ушла, запахнув на телесах лоснящиесямеха, Аркадий Викторович доверительным тоном стал зачем-то рассказывать, чтоэта дама не проста, ох, не проста: в любовниках у нее — молодой актер Б., но ипомимо актера, она ходит в бассейн вылавливать юных мальчиков, до которыхочень, очень большая охотница…

— И скажу вам по секрету, Захар… — он дваждыухмыльнулся, как облизнулся, — что она ведь сегодня не зря сюда приходила,а, уверен, на вас второй раз глянуть. Видали, глазки-то оценивающие?

— Как?! — пораженно воскликнул Захар, и его всегопередернуло. — Она?! Эта… старая жаба?!

— Ну-ну.. — Босота успокаивающе поднял ладонь,словно придерживая Захара в кресле. — На нее, скажу вам по секрету, оченьдаже находятся охотники…

— Но ведь это… — тот не мог подобрать слов, имысленно метался, не зная, как объяснить Аркадию Викторовичу, как передать… ивдруг выпалил: — Это беззаконние!

Босота усмехнулся и серьезно проговорил:

— Захар, в сексе все, что происходит междупартнерами, — все законно. Говорю это вам как врач… Впрочем, что ж вы такраскочегарились, друг мой? В этом деликатном деле хозяин — барин. Никто васнасильно тягать не станет…

Захар почему-то в этот вечер ушел от Босоты гораздо раньше,и не то, чтобы разозленный, но огорченный. Тем огорчался, что не смогобъяснить, и чувствовал, что объяснения его канут в пустоту.

В тот вечер, выпуская Захара в парадное, снимая множествоцепей и отодвигая задвижки, коллекционер как бы между прочим заметил:

— Все забываю вам сказать, Захар: отчего вы бороды незапустите?

Захар обернулся и недоуменно пробормотал:

— Зачем?

Босота задумчиво оглядел его, будто решая что-токардинальное о внешности молодого человека.

— Ну, да, — наконец проговорил он. — Вам этосовершенно не нужно, при вашем-то чеканном подбородке. А я вот без бороды —людей бы пугал.

Захар приостановился и с любопытством спросил:

— Почему?

— У меня, — улыбаясь, заметил коллекционер, —подбородок до того уродливый, что все мое детство и отрочество прошли подзнаком ожидания волосяного покрова. Вот, — и он раздвинул волосы торчащейлопатой бороды, и Захар увидел раздвоенную, как копыто, мощную костьподбородка.

* * *

Они были знакомы уже с полгода, когда Захар затащил,наконец, Аркадия Викторовича к Жуке на чай, и та была совершенно очарована:разрумянилась, разговорилась, горячо что-то племяннику доказывала и дажезаключила на что-то залихватское пари; и вместе с Аркадием Викторовичем,которого — теперь было ясно — Жука взяла себе в вечные союзники, они оба Захарав чем-то убеждали. Словом, получился настоящий семейный вечер.

— Он такой упрямый! — восклицала Жука, чуть ли некокетливо. — И ухватки такие винницкие, бандитские. Представляете, узнал,что в комнате соседки стоит наш семейный рояль, зашел и спокойно его вывел…

— Как это — вывел? — удивился Босота, оглядываяхоть и кабинетный, но немалых размеров рояль у высокого окна.

— А вот, как упрямого ишака. Навалился и толкал. Иглавное — как, как?! Ведь его потому и оставили в комнате, что в дверяхзастрял!

— Двери снимаются с петель в одну минуту, —заметил племянник. — И рояль выплывает из чужой гавани, под парусами…

— Людмилочка кричала! — сияя, продолжаласчастливая Жука, — как зарезанная, кричала, а он сказал ей, что простоубьет ее, и все. Прихожу вечером домой, а у меня стоит мой дорогой, мой любимыйрояль! Боже, я чуть с ума не сошла: как будто сейчас дверь отворится, и мамавойдет и скажет: «считай, вслух считай, детка! левая очень неровная».

— И соседка не жаловалась в милицию?

— Нет, — спокойно отозвался Захар. — Она мнеповерила, что убью. Я очень убедительно пообещал.

Босота расхохотался и воскликнул:

— Да вы — пират, Захар! И правильно, так и надо!

И все покачивал головой, с удовольствием повторяя:

— Пират! Настоящий пират!

Хм, пират… Что это ему в голову взбрело, да еще во сне?Смешное что-то снилось, и грустное, связанное с… дядькой. Да: вроде умираетдядя Сёма, и эти желтоватые длинные космы на подушке, как высохшиеводоросли, — почему-то он не давал их стричь, — выглядят ужасно.Руки-плети, со вздутыми венами, серыми и твердыми, будто в них не кровь, ацемент.

— Зюня… — вроде бы говорит он с трудом, сзакрытыми глазами, — ребенок должен трудиться неважно что… а не вот этовот, как дед твоего деда, пройдоха и бандит. И кличка у него была «Испанец», нукуда это годится, Зюня… Старый человек ходит с кличкой, как пират? Куда этогодится? И что он оставил семье, Зюня, а? Вот эту румку, ты видал… — ишарит клешней дядя Сёма вокруг себя (шепот тети Лиды над плечом: смотри, он ужеобирает себя, обирает…) и вслепую достает из складок одеяла — …о-о-о, ужепонятно что, уже понятно, — Захар подается вперед, чтобы выхватить у тогоиз руки чудом найденный кубок, который, оказывается, вовсе не пропал, а — восне мгновенно выстраивается причудливая цепочка обнаружения-спасения-и-доставкикубка в Винницу, — а хранился эти годы у дяди! И тут, как всегда,наваливаются смертельные тягость и бред, и тянется рука, преодолевая тугиевоздушные препоны… хватает теплый (в одеяле согрет) серебряный кубок и… вотсейчас, сейчас он прочитает наконец танцующие хороводом буквы! И читает: «А уТаньки-то второй муж — еврей!»

Он открыл глаза…

Полежал, прислушиваясь к звукам ночной иерусалимской улицы.Дальний гортанный хохот загулявшего молодняка… Вот скороговоркой прорычалчто-то мотоцикл, шурхнула машина и хлопнула дверца, разбудив до рассвета какую-тобеспокойную птаху в ближней листве: сверк, сверк, зью-и-и-ить!

Как жаль, что он ничего не понимает в птицах, и как смешнопри этом выглядит его пристрастие к изображению белой голубки.

Рядом спала Ирина, завернувшись в одеяло. Ну, куда этогодится, усмехаясь, подумал он словами дяди Сёмы, куда это годится: спать рядомс женщиной, не чуя ее тепла. Припомнил горячее сердцебиение в обеих грудкахПилар и подумал, что на днях вышлет ей денег — теперь уже можно.

Да… а второй муж у Таньки и в самом деле был евреем и вывезее с тетей Лидой (и умирающим дядей Сёмой) в Америку, в Нью-Йорк. Там все они,как водится, преуспели, кроме дяди Сёмы, который умер спустя три недели вБруклинском госпитале.

Бывая в Нью-Йорке, Захар несколько раз навещал тетю Лиду вочень приличном доме для престарелых. Она была еще крепка и неуемна, подводилаего к огромному панорамному окну с видом чуть ли не на весь космическийМанхеттен, блистающий небесами в зеркальных гранях небоскребов, и говорила: «Тытолько глянь, как отстроилась Винница!».