— С-сук-кин сын! — перебил его Бассо. —Стронцо! Шпион Моссада! Говори, что у тебя на уме?

Захар расхохотался и взглянул ему прямо в глаза.

— Да просто расхотелось вести торговые дела. Брось это,Бассо! Черт возьми, мы сидим тут больше часа, а ты еще ничего не рассказал осебе. Мы сколько же не виделись? Года полтора?

— Ладно! — Бассо хлопнул ладонью по столу, словноотсекая какую-то свою мысль, подозвал официанта, расплатился и молчал всевремя, пока Кордовин — не спеша и с явным удовольствием — допивал свой кофе. Атот не торопился. Было еще время поговорить…

— Я отвезу тебя в аэропорт, — сказал Бассо. —Не опоздаешь. Но я хочу, чтобы ты встретился с Лукой.

— С Луко-ой? — приятно удивился Кордовин. —Сто лет его не видал. Но как же он отлучится — у него ведь там старик совсемплох… — эти слова он проговорил по-итальянски, как слышал в трубке, синтонацией Луки.

И элегантный спокойный Бассо вдруг дернулся и неожиданно, непо теме раздраженно бросил: «Помолчи!», — зыркнув по сторонам.

После чего они, как по команде, поднялись и вышли на воздух.Так-то оно лучше, подумал Кордовин.

Лука приехал прямо в аэропорт — он жил неподалеку, — ив тамошнем буфете, стоя втроем за высоким круглым столиком (как, бывало, дядяСёма с друзьями, после баньки), эти трое поговорили.

Да, лет двадцать уже, а то и тридцать пинакотека неприобретает картин. Тем более что в VII зале уже есть один святой Бенедиктработы Перуджино. Был бы у тебя Христос или Богоматерь — еще можно было бы очем-то говорить. Покупать же второе изображение одного и того же святогопинакотека не станет — этот негласный принцип соблюдается с самого начала. НоЭль Греко… тут есть некоторый нюанс. Дело в том, что его произведений впинакотеке нет. Вернее, были, были, но являлись частью коллекции современногорелигиозного искусства, той, что составлена по указанию папы Павла VI.Коллекция и правда вполне современная: Матисс, Роден, Кандинский, Шагал, Дали,но в той же компании… Эль Греко, который, как известно, покинул сей мир вначале XVII века… Такой вот интересный наш современник…

Странно? Нет, не странно. Дело в том, что данная коллекцияразмещена в апартаментах Борджиа. А к этим апартаментам относятся и папскаяспальня и сокровищница Ватикана. И допуск в эту часть помещений есть у считаныхлюдей…

Иными словами, Эль Греко ценится в Ватикане столь высоко,что работы его хранятся в святая святых…

За соседним столиком пили кофе двое, парень и девушка — повиду странствующие израильские студенты. Он — долговязый, как-то нелепосложенный, с узкими тощими плечами. Она, наоборот, ладная, крепенькая, бритаянаголо, с рожками, скрученными из двух оставленных надо лбом прядок, —весело строгала язычком шершавые стружки иврита… У обоих за спинами виселиполупустые и странно оттянутые книзу рюкзаки. Говорили они о совершеннойчепухе, и то, как остро перескакивали глазки девушки с одного лица на другое, ито, каким медленным пристальным оглядом панорамировал помещение долговязый,совсем не вязалось с тем вздором, что оба весело несли…

Захар был знаком с обоими — через Илана, который в своевремя налетал с «Эль-Алем» приличную кругосветную веревочку. Оба —первоклассные снайперы, из спецназа, что негласно сопровождают рейсы компании«Эль-Аль». И студенческие потрепанные их рюкзачки были оттянуты весьмаспецифическим грузом.

На самом деле, думал Захар с легкой ностальгическойгрустью, — как немного, в сущности, типов внешности на земле. Скажем, Лукав своих модных мягких брюках и безукоризненно сидящем поверх рубашки лиловомкашемировом джемпере, со своей ухоженной шевелюрой цвета «перец с солью» иобязательной трехдевной щетиной типажно очень напоминает дядю Шайку, драчуна итруса… А изысканный Бассо в замшевой курточке и твидовом кепи очень похож: наСолонина, учителя в винницкой художественной школе, того, что рассказывал байкио Сурикове и гундосил: «Ты плох-та не дела-ай, плох-та само получится…» Нет,думал он грустно, в то же время принимая самое оживленное участие в разговоре,нет никаких народов… и стран никаких нет, и религий. Есть только люди, вот эти,я с детства их знаю…

И поскольку он всегда слушался первого импульса идействительно знал этих людей с детства, то проговорил, спокойно улыбаясь:

— Вот что, ребята. Мне пора на посадку. Сладится сделкаили нет… просто знайте: по три процента комиссионных — каждому.

* * *

Так увлеченно и тревожно, так страстно, как об этой картине,он не думал ни об одной из своих женщин. И это было странно: ее провенанс ирезультаты всесторонней технологической экспертизы были в безупречном порядке.Сейчас, после того как он завершил ее преображение, никто на свете никогда неусомнится в авторстве толедского мастера…

Кстати, в тот же вечер в аэропорту Лука предложил передатьполотно на реставрацию в мастерские Ватикана. Послушай, Заккария, мы можем всеоформить официально, и тебе это ничего не будет стоить. Прикинь серьезно:деньги немалые, сам знаешь… Нет, сказал он, у меня есть отменный реставратор,которому я доверяю полностью. Что, спросил Бассо, криво усмехаясь, лучший, чемреставраторы музеев Ватикана? И твердо улыбнувшись тому в лицо, Кордовинответил:

— Не хуже!

— Когда, думаешь, все будет готово? — спросилЛука, помолчав.

— Месяца полтора, два…

— Хотелось бы ускорить… — озабоченно проговорилЛука, и они с Бассо переглянулись.

Старик совсем плох? — подумал Кордовин, и вдруг всекунду озарило: что за старик. Вероятно, и в самом деле — плох, понялон, — годы, годы… Но какое отношение его найденная в Толедо картина имеетк дряхлому понтифику — так и не понял.

* * *

Вопреки своему обещанию ускорить процесс реставрации, он неторопился, и все необходимые действия совершал с необходимыми интервалами вовремени: укрепил красочный слой, продублировал картину на новый холст, натянул нановый реставрационный подрамник, подвел грунт в места утрат, затем удалилповерхностные загрязнения и пожелтевший лак. С особым тщанием реконструировалутраченные фрагменты, после чего нанес новый лак — реставрационный.

Как он любил этот этап — самый сложный этап работы, —когда уже подсохли тонировки и надо вновь покрыть картину лаком, да «несмахнуть» тонировочный слой, а распылять вновь и вновь, постепенно «нагоняя» ивыравнивая лак. Это всегда похоже на нагнетание ласки в любви, когда всё внутридрожит, как натянутая тетива, в абсолютной готовности вступить во владения… ноты всё медлишь и медлишь до совершенного пика желания, до почти непереносимойего остроты.

Много лет назад, в самом начале одиночества, прежде чемодному приступить к той работе, которую они всегда делали вдвоем, ещенеуверенный в себе, он мысленно спрашивал у Андрюши: — ты это сможешь) — Иесли тот беззвучно подавал ему знак: — смогу! — решался на сложные случаиреставрации. Хотя в последние годы уже никогда не тревожил Андрюшу по такимпустякам, просто знал: тот сможет всё.