Именно тут всплыла способность Захара воспроизводить живоеиз неживого: например, извлечь из воздуха бесплатный билет на Таганку — наВысоцкого в «Гамлете».

Выдал его Андрюша, — не задумываясь о последствиях,просто к слову пришлось. Ему-то с Захаром на фиг не нужна была эта самаяТаганка. Они-то, при первой же возможности, убегали в Пушкинский илиТретьяковку, долго простаивая перед полотнами Врубеля.

В этих напряженных по колориту картинах был такой густойзамес печали, что и много часов спустя после расставания вдруг возникали передтобой тоскующие глаза «Цыганки», «Пана» или «Демона»… Иногда они забегали«навестить» какую-то одну картину, к которой сегодня лежала душа. Входили и шлипрямиком, пересекая залы, издали чуя багряный свет Врубелевской «К ночи», с ееудивительным томлением и чуть ли не запахами украинского вечера…

Но девочки мечтали посмотреть на Гамлета-Высоцкого, темболее, курсировали слухи, что тот скоро совсем уедет из России во Францию, кжене Марине Влади. Несколько раз девчонки дежурили у выхода из метро«Таганская», в надежде на лишний билетик, но — ленинградскаяинтеллигентность! — ни разу не повезло: не станешь ведь с ног сшибать,если кто наглый первым выхватит… Накрашенные, завитые, хорошенькие, онивозвращались в отчаянной досаде на театр, на Москву, на командировочных,которых понаехало. Пока Андрюша не сказал:

— Да охота вам там колготиться почем зря. Вон, Захарапопросите, он что хошь изобразит, он умеет.

Захар был озадачен, припомнил все изысканные увечья, плодыего вдохновенной кисти… попытался отбояриться, но не устоял: особенномногозначительно просила Наталья, неприступная красотка Наталья, к которой онбезуспешно подкатывался уже пару месяцев. Потребовал только выдать оригинал —использованный билет, — который ему и принесли на следующий день, подобравна тротуаре. И просидев полночи, наутро выдал девицам под благодарныйвосторженный визг четыре идеально исполненных входных билета: на обороте оченьнатурально шла косая надпись — «вход в зал после третьего звонка запрещен», наместе отрыва контрольного квитка была иголкой проколота перфорация — ровнойдорожкой, твердой рукой.

— Ай да За-ха-ар! — повторяла Наталья. — Вотгде настоящий талант! А червонец изобразить — слабо?

Он отшучивался, но простодушное восхищение девчонок былоприятно. Тем более, что этот легендарный, противозаконный для них спектакльоказался последним «Гамлетом» Высоцкого. Они все потом вспоминали, как бросалсяпринц Гамлет на ползущий по сцене занавес, как кричал со вздутыми венами нашее, и пел, будто в последний раз. Да и в самом деле: в последний раз…

Уже по возвращении в Ленинград он то и дело рисовал кому-тосправки от врача — ну, перепил товарищ накануне, отдохнуть охота, отлежаться.Да и делов-то: перекатал на крутое яйцо подпись, а с того — на бумагу. Яйцоможно съесть, не отравлено. Главное, чтоб под рукой были акварельные краски«Ленинград». Там есть парочка очень полезных пигментов, кобальт фиолетовый,например. Кисточку в рот — чтобы линия была ясно-ровной и выглядела натурально:где-то лучше пропечаталось, где-то хуже…

Скоро все знали, что Кордовин виртуозно изготовляет любуюбумагу.

Однажды, перед выпускными экзаменами, его вызвали из класса.В коридоре стоял не кто-нибудь, а преподаватель с кафедры реставрации академиихудожеств Константин Михайлович Казанцев.

— Кордовин, — спросил он, — Захар? Всеправильно?

Притер Захара к стенке и еле слышно проговорил, дышаказенной котлетой ему в лицо, что хороший человек нуждается в помощи. То лихороший человек был откуда-то изгнан и теперь восстанавливается, то ли потерялдокумент, то ли у него этот документ украли… Короче: необходимо извлечь изнебытия печать, и чтобы Захар не сомневался, заплатят, не обидят.

— Какую печать? — еще не понимая, спросил он.

Профессор придвинулся ближе, и внятно прошептал:

— Гербовую. Нашу родную гербовую печать.

— В смысле… какой конторы? — он все никак не могпонять — почему Казанцев шепчет и оглядывается по сторонам.

— Конторы? — ухмыльнулся тот. — А вот какойконторы: Союза Советских Социалистических республик.

— Вы Пасху празднуете? — спросила однажды Людка.

Андрюша с Захаром переглянулись и почти одновременноуточнили:

— Которую?

Она рассмеялась и сказала:

— А неважно. Мы, книжники-либералы, празднуем всё…Милости просим, у нас сегодня главная закуска: новый знакомый, коллекционер,страшно занятный. Всех знает, дружит с великими и всех их лечит.

— Психиатр? — спросил Захар.

Людка ухмыльнулась и сказала:

— Нет-с! Сексопатолог.

Коллекционер-сексопатолог даже сидя возвышался надо всеми. Ауж когда поднялся — выйти на балкон покурить, — гости, задрав головы,проводили его сутулые плечи в элегантном замшевом пиджаке восхищеннымивзглядами. Хозяин дома, пузатый коротконогий мужичок Менчин, даже крякнулвслед:

— Ну вы и громила, извините, Аркадий Викторович… Какэто вас пациенты не боятся? На вас глянешь, вмиг импотентом станешь.

Чуть-чуть портила импозантную внешность странно торчащая,будто вычесанная вперед, русая борода в форме лопатки, она выглядела наскороприделанной, как у актера-любителя перед выходом на сцену.

Захар с Андрюшей припозднились. От закусок все уже перешли кгорячему, и разговор шел многослойный, бурный, веселый, с какой-то явноиносказательной, затемненно-игривой струей. Минуты через две стало ясно, чтогость солирует, не нажимая, в самую точку вставляя остроумные замечания.

Темы крутились, в основном, вокруг его экзотическойпрофессии. Судя по называемым именам — Леонардо… Чайковский… Пруст… ОскарУайльд — ясно было, с чего начался этот изысканный разговор, который прервалхозяин дома. Степан Ильич аккуратно снял с воротника салфетку, не торопясь,вытер усы и губы… отложил ее в сторону мягким движением, и с кротким вздохомпроговорил:

— Понимаю, все понимаю: альтернативные устремленияплоти, древние пастушьи традиции великих греков, туманные восторги однопологовлечения… Одного не смогу понять никогда: как можно променять сладостный сосудлюбви на чью-то грязную жопу.

Людка, шмыгая вокруг стола, наполнила две тарелки всемизакусками сразу, поставила перед ребятами, и те сосредоточенно принялисьнаворачивать, усиленными темпами продвигаясь к горячему. Тут ничего нельзя былопропустить — Ирина Игнатьевна готовила фантастически — и взять, к примеру, соленыйгруздь, не подцепив заодно фарфоровым ковшиком маринованных опят, — былгрех непростительный. К тому же, обоих не очень интересовала всегда модная темагомосексуализма, как и вообще любая патология.

К десерту у Минчиных, помимо Ирининых пирогов с ревенем ичерникой, всегда подавали фирменные пирожные из «Норда»: желтоватый хрустящийконус, заполненный неуправляемым, с обоих концов выползающим, сливочным кремом,«картошку», фруктовые корзинки, и главное, «пти фюр» — крошечные шоколадныекирпичики. Людка называла их «птифюрчиками» и всегда пододвигала блюдо кАндрюше — в память о первом визите, когда, отчаянный сладкоежка, он в одиночкуумял чуть не всю коробку, не поднимая глаз на гостей. Те косились, но — людиинтеллигентные — молчали. Понимали: мальчик из провинции.