Они очень быстро освоились друг с другом, и уних завязался оживленный разговор, за которым время летело незаметно.Злонамеренный изобретатель отличался скромностью и здравым умом; кроме того, онпривык сочетать смелый и оригинальный замысел с точным и тщательнымисполнением, и одно это, при всей его непритязательности, делало его человекомдалеко не заурядным. Нелегко было заставить Дэниела Дойса разговориться о себе;поначалу он отделывался скупыми и уклончивыми ответами: да, он сделал то-то ито-то, такое-то изобретение принадлежит ему, и такое-то усовершенствование —тоже ему; но ведь таково уж его ремесло, знаете ли, таково уж его ремесло.Однако мало-помалу он уверился, что его расспрашивают не из праздноголюбопытства, и это развязало ему язык. Так Артур узнал, что он сын кузнеца,родом с севера; что мать, овдовев, отдала его в ученье к слесарю; чтопроучившись немного времени, он стал «придумывать разные мелочишки», и этоповело к тому, что слесарь освободил его от контракта и отпустил с денежнымподарком, благодаря которому он смог осуществить свою заветную мечту —определиться в ученики к опытному механику. В мастерской этого механика онпровел семь лет, упорно трудился, упорно учился, упорно недосыпал и недоедал.Когда положенный срок пришел к концу, он не захотел уйти и еще семь или восемьлет работал в мастерской на жаловании; а после того подался на берегаКлайда,[39] где снова работал и снова учился, сменяя книгу на молоток и сверло,чтобы пополнить свои теоретические и практические знания. Так прошло еще шестьили семь лет. Потом ему предложили поехать в Лион, и он принял это предложение;из Лиона перекочевал в Германию, а находясь в Германии, получил приглашение вРоссию, в Санкт-Петербург, где дела у него пошли очень успешно, пожалуйуспешней, чем где бы то ни было. Однако вполне естественное чувство влекло егов Англию; ему хотелось добиться успеха на родине, хотелось послужить ей в мерусвоих сил. И вот он вернулся. Открыл небольшой завод, изобретал, рассчитывал,строил и, наконец, после двенадцати лет неустанных трудов и стараний зачислен вБританский Почетный Легион — Легион Отвергнутых Министерством Волокиты, иудостоился Британского Большого Креста — креста, поставленного на его делеПолипами и Чваннингами.

— Можно только пожалеть, что вы затеяли этодело, мистер Дойс, — сказал Кленнэм.

— Верно, сэр, — но, с другой стороны, как жебыть? Если человек имел несчастье изобрести что-то, что может принести пользуего отечеству, он должен добиться толку, чего бы это ни стоило.

— А не лучше ли махнуть рукой? — спросилКленнэм.

— Невозможно. — Дойс покачал головой,задумчиво улыбаясь. — Мысль дана человеку не для того, чтоб быть похороненной вего голове. Мысль дана ему для того, чтобы создавать вещи, полезные людям.Человек должен бороться за свою жизнь и защищать ее, пока хватит сил. Так же иизобретатель должен бороться за свое изобретение.

— Вы хотите сказать, — отозвался Артур,проникаясь все большим уважением к этому тихому человеку, — что даже и теперьвы не утратили мужества?

— Не имею на это права, — отвечал Дойс. — Ведьидея моя все-таки верна!

Некоторое время они шагали молча, затемКленнэм, желая переменить разговор и в то же время не желая делать это слишкомрезко, спросил мистера Дойса, есть ли у него компаньон, который делил бы с нимвес заботы и трудности.

— Нет, — отвечал тот. — Теперь нет. Был у менякомпаньон, в то время когда я начинал. Хороший был человек, настоящий друг. Ноон несколько лет назад умер; и так как я не мог примириться с мыслью, чтокто-то другой займет его место, я выкупил у наследников его долю, и с тех поруправляюсь один. Только, знаете что? — добавил он, остановившись и сдобродушной усмешкой положив на локоть Кленнэма свою правую руку со странноотогнутым большим пальцем, — изобретатели не годятся для ведения дел.

— Неужели?

— По крайней мере так утверждают деловые люди,— сказал Дойс и, весело расхохотавшись, снова зашагал вперед. — Уж не знаюпочему, но принято считать, что мы, горемычные, начисто лишены обыкновенногожитейского здравого смысла. Даже милейший хозяин этого дома, — Дойс мотнулголовой в сторону Туикнема, — лучший мой друг на земле, почитает своим долгомопекать меня, как существо, неспособное о себе позаботиться.

Артур Кленнэм в свою очередь не удержался отсмеха, услышав это справедливое замечание.

— Выходит, нужен мне такой компаньон, которыйбыл бы настоящим деловым человеком и никогда не грешил бы по частиизобретательства, — снова заговорил Дойс, сняв шляпу и проводя ладонью по лбу.— Хотя бы в угоду ходячему мнению и для того, чтобы поддержать престиж предприятия.Не думаю, чтобы этот новый компаньон — кто бы он ни был — нашел у меня очень ужбольшие упущения или беспорядок в делах; а впрочем, это ему судить, а не мне.

— Так, значит, вы еще не подыскали себекомпаньона?

— Нет, сэр, еще нет. Я, собственно, тольконедавно решил, что мне без этого не обойтись. Видите ли, дел все прибавляется,а мне и на заводе работы предовольно, годы-то уже не те. Нужно и перепискувести и книги содержать в порядке, и за границу ездить — там тоже хозяйскийглаз требуется, — и меня уже на все не хватает. Вот если удастся улучитьполчасика, думаю потолковать обо всем этом с моим — моим опекуном ипокровителем, — сказал Дэниел Дойс, и в глазах у него снова блеснул смех. — Ончеловек умудренный опытом и хорошо разбирается в подобных материях.

Еще много о чем они беседовали, пока недобрались до цели своего путешествия. Во всех суждениях Дойса чувствоваласьспокойная и сдержанная уверенность — уверенность человека, который твердознает: что верно, то всегда будет верно, вопреки всем Полипам, населяющимродной океан, и останется верным, даже если этот океан пересохнет до последнейкапли; однако эта величавая уверенность ничем не напоминала величественногоапломба чиновных лиц.