— Может быть, вы даже предпочли бы не знать отом, что я знаю то, чего вы не знаете? — спросил Иеремия; эта дваждыперекрученная фраза вышла удивительно похожей на него самого.

— Флинтвинч, — сказала его госпожа икомпаньонша с неожиданной силой, так что Эффери за дверью даже вздрогнула,услышав ее голос, — зачем вы стараетесь вывести меня из терпения? Вы видите этукомнату. Если есть что-либо утешительное в моем долголетнем заточении в еечетырех стенах — не поймите это как жалобу, вам хорошо известно, что я никогдане жалуюсь на свою: судьбу, — но если может тут быть что-либо утешительное дляменя, так это то, что, лишенная радостей внешнего мира, я в то же времяизбавлена от знания некоторых вещей, которые мне знать не хотелось бы. Так почемуже вы, именно вы хотите отказать мне в этом утешении?

— Ни в чем я вам не хочу отказывать, —возразил Иеремия.

— Тогда ни слова больше — ни слова больше.Пусть Крошка Доррит хранит свой секрет, и вы тоже его храните. Пусть она, как ираньше, приходит и уходит, не встречая любопытных взглядов и не подвергаясьрасспросам. И пусть у меня, в моих страданьях будет хоть одно маленькоеоблегчение. Неужели это так много, что вы готовы терзать меня, точно злой дух,из-за этого?

— Я только задал вам вопрос.

— А я на него ответила. — И ни слова больше —ни слова больше. — Тут скрипнули колеса покатившегося кресла, и тотчас же резкозазвонил колокольчик.

Эффери, в которой страх перед мужем пересилилв эту минуту страх перед нечистой силой, торопливо и бесшумно прокралась всени, сбежала вниз по кухонной лестнице еще быстрей, чем недавно бежала по нейнаверх, уселась на прежнее место у очага, снова подоткнула подол юбки, а затемнакинула передник на голову. Колокольчик позвонил опять, потом еще и еще раз, наконецзазвонил без перерыва, но Эффери оставалась глуха к его настойчивому звону; онавсе сидела, накрывшись передником, и тщетно старалась перевести дыхание. Новот, наконец, по лестнице, ведущей из верхних комнат в сени, послышалосьшарканье туфель мистера Флинтвинча, сопровождаемое невнятной воркотней ивозгласами: «Эффери, старуха!». А так как Эффери по-прежнему не шевелилась подсвоим передником, он со свечою в руке спустился, несколько раз споткнувшись,вниз, подошел к ней вплотную, сдернул с ее головы передник и сильно встряхнулее за плечо.

— Ох, Иеремия! — разом проснувшись,воскликнула Эффери. — Как ты меня напугал!

— Ты что тут делаешь, а? — грозно спросилИеремия. — Тебе раз пятьдесят звонили.

— Ох, Иеремия! — сказала миссис Эффери. — Мнеснился сон.

Припомнив недавние похождения своей супруги вмире сонных грез, мистер Флинтвинч поднес свечу к самому ее лицу, как бывознамерившись устроить из нее факел для освещения кухни.

— А ты знаешь, что уже время подавать ей чай?— спросил он, злобно оскалившись и пинком едва не выбив из-под миссис Эфферистул.

— Чай, Иеремия? Ох, я сама не знаю, что сомной такое. Уж очень я напугалась перед тем, как заснула, оттого, должно быть,все так и вышло.

— Эй ты, сонная тетеря! — прикрикнул мистерФлинтвинч. — Что ты там несешь?

— Я слышала какой-то странный шум, Иеремия, икакую-то непонятную возню. Вот здесь — здесь, в кухне.

Иеремия поднял свечу и оглядел закопченныйпотолок кухни, затем опустил свечу вниз и оглядел сырой каменный пол, затемповернулся со свечой кругом и оглядел разукрашенные подтеками и пятнами стены.

— Крысы, кошки, вода в трубах, — сказалИеремия. При каждом из этих предположений миссис Эффери отрицательно качалаголовой.

— Нет, Иеремия, это ведь уж и раньше бывало. Ине только в кухне, но и наверху, а один раз ночью, когда я шла по лестнице изее комнаты в нашу, я услышала шорох прямо у себя за спиной, и даже вродепочувствовала какое-то прикосновение.

— Эффери, старуха, — свирепо произнес мистерФлинтвинч, поводив носом у самых губ своей супруги, чтобы удостовериться, неотдает ли от нее спиртным, — если сию же минуту не будет готов чай, ты у меняпочувствуешь такое прикосновение, голубушка, что отлетишь на другой конецкухни.

Это предупреждение расшевелило миссисФлинтвинч и заставило ее поторопиться с чайником наверх, в комнату больной. Нокак бы то ни было, она окончательно утвердилась в своем мнении, что в этоммрачном доме творится неладное. С тех пор она никогда не знала покоя посленаступления сумерек и, выходя в темноте на лестницу, всякий раз закутывалаголову передником из страха, как бы чего не увидеть.

Все эти таинственные тревоги и непонятные сныповергли миссис Флинтвинч в душевное смятение, от которого, как мы увидим вдальнейшем, ей не скоро суждено было оправиться. В зыбком тумане нахлынувших нанее впечатлений и переживаний все вокруг стало казаться ей загадочным, и отэтого она сама сделалась загадочной для других, и окружающим было также трудноразбираться в ее словах и поступках, как ей самой разобраться в том, чтопроисходило в доме, где она жила.

Итак, миссис Эффери все еще возилась сприготовлением чая, когда раздался негромкий стук в дверь, каким всегдаоповещала о своем приходе Крошка Доррит. Миссис Эффери смотрела, как КрошкаДоррит снимает в сенях свою простенькую шляпку, а мистер Флинтвинч безмолвноразглядывает ее издали, поскребывая свой подбородок, и словно ждала, чтовот-вот стрясется нечто чрезвычайное, от чего она лишится рассудка со страху, аможет быть, их всех троих разорвет на куски.

Когда с чаепитием было покончено, сновапослышался стук в наружную дверь, на этот раз оповещавший о приходе Артура.Миссис Флинтвинч пошла отворить ему. Не успев переступить порог дома, Артуробратился к ней:

— Очень хорошо, что это вы, Эффери. — Мненужно вас кое о чем спросить.

Но Эффери торопливо ответила:

— Нет, нет, Артур. Ради бога, не спрашивайтеменя ни о чем! У меня наполовину отшибло разум страхом и наполовину — снами. Неспрашивайте меня ни о чем! Не знаю я, что есть, и чего нет, и что было, и чегоне было! — С этими словами она убежала от него и больше не показывалась ему наглаза.