Миссис Эффери не была охотницей до книг, аскудное освещение в комнате не позволяло ей заниматься шитьем, даже если бы онатого хотела, а потому все свои вечера она просиживала теперь в том темном углу,откуда появилась перед Артуром в день его приезда, и самые невероятные мысли иподозрения, касавшиеся ее мужа, ее госпожи и таинственных звуков старого дома,роились у нее в голове. В то время, когда миссис Кленнэм с неистовым пыломтвердила вслух свой религиозный урок, мысли эти нет-нет да и заставляли Эффериоглядываться на дверь, и, пожалуй, ее ничуть бы не удивило, если бы оттуда вдругвышла какая-то темная фигура и увеличила собой число внимающих благочестивымпоучениям.

Вообще же Эффери употребляла все усилия, чтобыни словом, ни жестом не привлекать к себе внимания двух умников, и лишь вредких случаях (большей частью это бывало в час, когда вечернее бдение ужеподходило к концу) она вдруг выскакивала из своего угла и с перекошенным отстраха лицом шептала мистеру Флинтвинчу, мирно читавшему газету у столикамиссис Кленнэм:

— Вот опять, Иеремия! Слышишь? Что это за шум?

Но шум, если он и был, уже успевал затихнуть,и мистер Флинтвинч рычал на нее с такой яростью, как будто это она против еговоли срезала его с веревки:

— Эффери, старуха, ты опять за свое! Нупогоди, вот я тебя сейчас так угощу, что тебе не поздоровится!

Настало время возобновить знакомство ссемейством Миглз, и вот в один субботний полдень, памятуя свой уговор смистером Миглзом при посещении Подворья Кровоточащего Сердца, Кленнэмотправился в Туикнем, где у мистера Миглза имелся собственный коттедж. Деньвыдался погожий, ясный, и так как Артуру, давно не бывавшему в родных краях,любая сельская дорога Англии судила много интересных впечатлений, он отправилсвой багаж, с дилижансом, а сам решил идти пешком. Была тут для него и прелестьновизны — на чужбине ему редко приходилось разнообразить свой досуг долгимипешеходными прогулками.

Он выбрал путь на Фулем и Путин, радиудовольствия пройтись через вересковую пустошь. Там солнце светило особенноярко и радостно; но, еще не успев далеко уйти по дороге, ведущей в Туикнем, онуже блуждал в неведомых далях других дорог, более призрачных и туманных. Ониоткрылись перед ним, как только мерный, бодрящий шаг и прелесть окружающеголандшафта сделали свое дело. Когда бродишь один в сельской тиши, трудно неотдаться раздумью. А у Кленнэма так много было нерешенных вопросов, что пишидля размышлений ему хватило бы даже, если бы он шел на край света.

Первым был вопрос, который почти не выходил унего из головы в последнее время: что делать дальше, к какому занятию себяприставить и где это занятие искать? Он отнюдь не был богат, и каждый деньнерешительности и бездействия увеличивал его тревоги, связанные с отцовскимнаследством. Стоило ему задуматься о том, как лучше распорядиться этимнаследством, чтобы сохранить его в неприкосновенности или приумножить — итотчас же вновь являлась беспокойная мысль, что где-то есть человек, которыйвправе требовать исправления причиненного ему зла. Об одном только этом можнобыло бы размышлять в течение самой длинной прогулки. Но был и другой предмет —его отношения с матерью, которую он аккуратно навещал теперь три-четыре раза внеделю, и на взгляд все шло у них гладко и мирно, однако же взаимное довериетак и не установилось. Неизменным и едва ли не главным предметом его дум изабот оставалась Крошка Доррит; в силу превратности его собственной судьбы ивсего того, что ему пришлось узнать о судьбе и жизни этой девушки, она былатеперь единственной живой душой, с которой его связывали узы теплыхчеловеческих чувств — уважения, бескорыстного участия, благодарности,сострадания, узы, основанные на невинной доверчивости, с одной стороны, иласковом покровительстве — с другой. В раздумья Кленнэма о ее будущем невольновплеталась мысль о том дне, когда всеразрешающая рука смерти даст, наконец,свободу ее отцу; ибо только такой оборот событий позволил бы Артуру на делепроявить свое дружеское участие, переменить всю ее жизнь, убрать тяготы с еенелегкого пути, предоставить ей домашний кров, которого она никогда не имела;иными словами, он принял решение удочерить это бедное дитя долговой тюрьмы исделать так, чтобы оно обрело отдых и покой. Быть может, его мысли занимал иеще один предмет, имевший непосредственное отношение к тому месту, куда оннаправлялся; но тут все очертания были настолько смутны, что скорей даже этобыл не предмет, а некая призрачная дымка, обволакивающая все прочие раздумья.

Уже пустошь осталась позади, когда онзаприметил на дороге пешехода, идущего в ту же сторону, и что-то в облике этогопешехода показалось ему знакомым. Где-то он уже видел этот наклон головы, этусосредоточенно-задумчивую манеру в сочетании с твердым, энергичным шагом. Новот пешеход остановился и сдвинул шляпу на затылок, как бы рассматриваякакую-то вещь, — и Кленнэм узнал Дэниела Дойса.

— Здравствуйте, мистер Дойс, — сказал Кленнэм,поравнявшись с ним. — Рад встретить вас снова, и к тому же в местах, куда болееприятных, нежели Министерство Волокиты.

— А, приятель мистера Миглза! — воскликнулопознанный преступник, оторвавшись от выкладок, которые он, видимо, делал вуме, и пожимая руку Артуру. — Очень приятно, сэр. Вы уж извините, запамятовалвашу фамилию.

— Охотно извиняю. Тем более что фамилия ничемне прославленная. Не Полип.

— Знаю, знаю, — засмеялся Дойс. — Я ужевспомнил: Кленнэм. Рад вас видеть, мистер Кленнэм.

— Сдается мне, мистер Дойс, — сказал Артур,когда они зашагали дальше, — что мы с вами держим путь в одно и то же место.

— Значит, и вы в Туикнем? — спросил Дэниел. —Что ж, тем лучше.