— Не глупи, детка. Тебе предстоит присутствовать на встрече, которая войдет в историю этого уголка Африки. И к тому же ты будешь в компании с весьма приятным мужчиной.

— Но ты же его не знаешь.

— Как это не знаю? А угадай, куда я водил сегодня свою старушенцию на полдник?

— В «Насьональ»? — удивилась я.

— Именно. Это обошлось мне в три раза дороже, чем сдобные булочки в «Ла-Кампана», потому что моя грымза до отвала наелась песочного печенья с чаем, но оно того стоило.

— Значит, тебе удалось увидеть там журналиста?

— Да, и поговорить с ним. И он даже дал мне прикурить.

— Ты нахал, — сказала я, не сдержав улыбку. — Ну и как он тебе?

— Будет неотразим, когда заживут раны. Несмотря на хромоту и поврежденную половину лица, в нем есть что-то чертовски привлекательное, и выглядит он настоящим джентльменом.

— Думаешь, ему можно доверять, Феликс? — с некоторым беспокойством спросила я. Логан просил меня ему верить, но в глубине души оставались сомнения. Феликс в ответ расхохотался.

— Думаю, нет, но не стоит из-за этого волноваться. Твой новый знакомый всего лишь обычный журналист, заключивший сделку с женщиной, имеющей огромное влияние на верховного комиссара. Так что в его же интересах вести себя хорошо и выполнить все, что от него требуется, если он не хочет вернуться домой покалеченным сильнее, чем сюда прибыл.

Слова Феликса помогли мне увидеть ситуацию в другом свете. Плачевный финал моей истории с Рамиро сделал меня недоверчивой и подозрительной, но в случае с Маркусом Логаном глупо было бояться обмана. Это обычная взаимовыгодная сделка: вы помогаете мне, я помогаю вам; в противном случае ничего не получится. Таковы простые правила, и бессмысленно изводить себя сомнениями в надежности журналиста. Он сам чрезвычайно заинтересован в хороших отношениях с верховным комиссаром, и ему совершенно ни к чему меня обманывать.

Этим же вечером Феликс просветил меня и насчет личности Серрано Суньера. Я часто слышала о нем по радио и читала в газетах, но имела довольно смутное представление о том, что за человек скрывается под этими двумя фамилиями. Феликс, как обычно, предоставил мне самую исчерпывающую информацию.

— Ты, наверное, уже знаешь, дорогая, что Серрано — свояк Франко: он женат на Сите, младшей сестре Кармен Поло; кстати, судя по фотографиям, она значительно моложе, красивее и не такая надменная, как жена Каудильо. Говорят, Серрано выдающийся человек и в интеллектуальном плане намного превосходит генералиссимуса, что последнему, очевидно, вовсе не по душе. До войны он был государственным адвокатом и депутатом от Сарагосы.

— От правых?

— Разумеется. Однако когда произошло восстание, он находился в Мадриде. Его арестовали и держали в тюрьме «Модело», пока ему не удалось добиться перевода в больницу — у него, кажется, язва. Рассказывают, что потом, благодаря помощи доктора Мараньона, он смог оттуда сбежать, переодевшись женщиной — в парике, шляпке и засученных под пальто брюках.

Мы засмеялись, представив себе это зрелище.

— Он сумел покинуть Мадрид, добрался до Аликанте, а оттуда, переодевшись аргентинским моряком, уплыл на миноносце.

— Он уехал из Испании? — спросила я.

— Нет. Высадился во Франции и вернулся в страну по суше, через территорию националистов, вместе с женой и кучей детей — кажется, у него их четверо или пятеро. Из Ируна они добрались в конце концов до Саламанки, где в то время находился штаб националистов.

— Наверное, им не так сложно было это сделать, они ведь родственники Франко.

Феликс усмехнулся.

— Ошибаешься, красавица. Говорят, Каудильо даже пальцем не пошевелил ради них. Он мог бы вызволить Серрано из тюрьмы, обменяв на кого-нибудь из республиканцев — это вполне обычная практика, — но не сделал этого. И когда они, после всех мытарств, прибыли в Саламанку, им оказали не самый теплый прием. Франко со своей семьей жил в епископском дворце, а семейство Серрано Поло, как говорят, разместили на чердаке с несколькими ветхими кроватями, хотя у дочери Каудильо была огромная спальня с собственной ванной комнатой. Вот, дорогая, помимо всех этих сплетен, передаваемых из уст в уста, мне, к сожалению, почти ничего не известно о жизни Серрано Суньера. Впрочем, в Мадриде были убиты двое его братьев, не имевших никакого отношения к политике; для него это явилось большим ударом, и он с особым рвением взялся за создание так называемой Новой Испании. Ему удалось стать правой рукой Франко, и он, как свояк генералиссимуса, получил прозвище Куньядисимо[59]. Говорят также, что своей властью Серрано во многом обязан могущественной донье Кармен, очень недовольной, что ее сумасбродный деверь Николас Франко оказывает слишком большое влияние на Каудильо. Так что, как только объявился Серрано, она ясно дала понять своему мужу: «Отныне, Пако, держи поближе Рамона и подальше — Николаса».

Последнюю фразу Феликс произнес, подражая голосу жены Франко, и мы оба расхохотались.

— Серрано, по слухам, очень умный человек, — продолжал он, — очень проницательный. Он лучше образован и как политик компетентнее Франко. Кроме того, он чрезвычайно амбициозен и неутомим; говорят, сейчас он трудится не покладая рук, разрабатывая юридическую базу, для того чтобы сделать легитимными режим националистов и верховную власть своего родственника. Иными словами, пытается придать форму гражданского института чисто военной структуре, понимаешь?

— Это в том случае, если они выиграют войну, — заметила я.

— Да, если выиграют.

— А как вообще относятся к Серрано? Ему симпатизируют?

— Так себе. Надутые солдафоны — я имею в виду, высшие военные чины — не слишком к нему расположены. Для них он чужак, они говорят на разных языках и не понимают друг друга. Они были бы рады сделать Испанию казарменным государством, но Серрано, будучи гораздо умнее, пытается убедить их, что это безумие: таким образом никогда не удастся утвердить свою легитимность и добиться международного признания. И Франко, хотя сам не слишком сведущ в политике, полностью доверяет ему в этом вопросе. Так что всем остальным, хочешь не хочешь, приходится с этим мириться. Не жалуют его и старые фалангисты. Хотя его близким другом был Хосе Антонио Примо де Ривера, с которым они вместе учились в университете, Серрано не являлся до войны членом Фаланги. Теперь-то да, он стал ярым фалангистом, но другие — «старые рубашки», как их называют, — недолюбливают его, считая выскочкой и оппортунистом.

— В таком случае кто его поддерживает? Только Франко?

— И его многоуважаемая супруга, что уже немало. Впрочем, посмотрим, как долго продержится такое положение дел.

Феликс живо интересовался приготовлениями к приему. Услышав новость о предстоящем мне выходе в свет, он принялся театрально кусать кулаки от зависти и каждый вечер появлялся у меня дома, чтобы сообщить очередные подробности о готовящемся событии. Мы проводили время не в зале, как прежде, а в мастерской, поскольку у меня было слишком много заказов. Однако Феликсу это даже нравилось: он с интересом наблюдал за моей работой и даже давал советы. Иногда они оказывались дельными, но чаще всего он просто нес какую-нибудь чепуху.