— И о чем ты только думаешь, детка? — суматошно закричала Канделария. — Уже больше шести тридцати, а ты преспокойно разлеглась в ванне! Давай поторапливайся, а то не успеешь! Когда ты собираешься наводить марафет?

Контрабандистка привела с собой свою куму Ремедиос, парикмахершу, и соседку Анхелиту, умевшую делать маникюр. Незадолго до этого я отправила Джамилю на улицу Ла-Лунета купить мне шпильки для волос, и она, встретив по дороге Канделарию, рассказала ей, что я весь день работала как заведенная, не имея ни минуты свободного времени, чтобы подготовиться к выходу.

— Шевелись, детка, вылезай скорее из ванны, дел у нас по горло, а времени в обрез.

Я подчинилась, ибо противостоять этому натиску было решительно невозможно. И конечно, в душе радовалась столь своевременно подоспевшей помощи: оставалось всего сорок минут до появления журналиста, а я, по выражению Канделарии, выглядела словно взъерошенная метелка. Едва я завернулась в полотенце, как вокруг меня закипела бурная деятельность.

Соседка Анхелита взялась за мои руки, натирая их оливковым маслом для устранения шершавости, и подпиливая ногти. Кума Ремедиос тем временем занялась волосами. Из-за нехватки времени я вымыла голову еще утром, и теперь оставалось лишь сделать красивую прическу. Канделария ассистировала обеим, подавая щипцы и ножницы, бигуди и кусочки ваты. Одновременно с этим она без умолку говорила, рассказывая нам, что услышала о Серрано Суньере в последнее время. Он приехал в Тетуан два дня назад и, вместе с Бейгбедером, уже побывал повсюду — от Алькасаркивира до Чауэна и Дар-Риффиена, а также нанес визит всем важным персонам Северной Африки, в том числе халифу и великому визирю. Я не виделась с Розалиндой с прошлой недели, однако новости передавались из уст в уста.

— Рассказывают, что вчера у них был мавританский обед в Кетаме. И говорят, у Куньядисимо глаза на лоб полезли, когда он увидел, что все ели руками, — он не знал, как донести кускус до рта, не уронив при этом половину…

— …а верховный комиссар остался всем доволен, излучал гостеприимство и курил одну сигару за другой, — раздался от двери голос. Разумеется, это был Феликс.

— Что ты здесь делаешь в такое время? — удивилась я. Вечерняя прогулка с матерью была священным ритуалом, и странно, что они нарушили его в тот день, когда буквально весь город высыпал на улицу. Он указал большим пальцем на рот, и по этому выразительному жесту я поняла, что донья Эльвира благополучно напилась раньше обычного.

— Поскольку сегодня вечером ты собираешься предпочесть мне иностранного журналиста, я решил не пропустить хотя бы приготовления. Могу я вам чем-нибудь помочь, дамы?

— Случайно, не вы так здорово рисуете? — спросила Канделария. Она прекрасно знала, кто он такой, и ему тоже все было о ней известно, однако им прежде не доводилось общаться друг с другом.

— Тот самый, почти Мурильо.

— Тогда попробуйте-ка подкрасить нашей красавице глазки, — протянула она ему неизвестно откуда взявшийся набор косметики.

Феликса, ни разу в жизни не делавшего макияж, ничуть не смутило подобное предложение. Напротив: он воспринял его с огромным энтузиазмом и, посмотрев фотографии в нескольких журналах «Вэнити фэйр», взялся за работу, словно мое лицо было холстом, на котором он собрался писать картину.

В семь пятнадцать я все еще сидела в полотенце, вытянув руки, а Канделария и Анхелита изо всех сил дули на мои пальцы, чтобы высушить лак на ногтях. В семь двадцать Феликс закончил макияж. В семь двадцать пять Ремедиос воткнула мне в волосы последнюю шпильку, и буквально через несколько секунд Джамиля вихрем примчалась с балкона и сообщила, что журналист появился на углу улицы.

— Не хватает всего нескольких деталей, — объявила в этот момент моя компаньонка.

— Все отлично, Канделария, времени не осталось! — Полуголая я бросилась за своим костюмом.

— Возражения не принимаются, — заявила она за моей спиной.

— Канделария, честное слово, сейчас уже некогда… — нервно отмахнулась я.

— Да ты посмотри, посмотри, я тебе говорю! — Канделария, схватив меня за руку, остановила посреди коридора и протянула какой-то плоский пакет, завернутый в мятую бумагу.

Мне пришлось торопливо его развернуть, поскольку спорить было совершенно бессмысленно.

— Боже мой, Канделария, это невероятно! — воскликнула я, увидев шелковые чулки. — Как вам это удалось? Вы же говорили, что здесь их уже давно не найти?

— Ладно, ладно, взгляни еще и на это, — оборвала она, вручив другой сверток.

Под грубой оберточной бумагой я обнаружила чудесную вещицу в виде блестящей раковины с позолоченным краем.

— Это пудреница, — гордо пояснила Канделария. — Чтобы ты пудрила свой нос и была не хуже тех важных дам, с которыми сегодня будешь общаться.

— Какая прелесть, — прошептала я, открывая пудреницу: внутри находилась компактная пудра, маленькое зеркальце и белая ватная подушечка. — Большое спасибо, Канделария. Не стоило вам так беспокоиться, вы и так столько для меня сделали…

Горло перехватило, на глаза навернулись слезы, и в этот самый момент раздался звонок в дверь, заставивший меня вспомнить, что времени на сантименты не осталось.

— Джамиля, открывай скорее, — велела я. — Феликс, принеси комбинацию, она на кровати; Канделария, помогите мне с чулками, я боюсь сделать стрелку в спешке. Ремедиос, достаньте туфли; Анхелита, задерните занавеску в коридоре. И пойдемте все в мастерскую, там нас не будет слышно.

Из сырого шелка я сшила костюм с большими лацканами, подчеркнутой талией и расклешенной юбкой. Единственным украшением служил пришитый к плечу цветок из ткани табачного цвета; туфли на головокружительно высоком каблуке были обшиты таким же материалом — я носила их к сапожнику в мавританский квартал. Ремедиос уложила мои волосы в элегантный свободный узел — так, что волосы изящно обрамляли мое лицо с макияжем, над которым потрудился Феликс. И хотя это был его первый опыт, результат оказался превосходным: мои глаза сияли, губы стали более чувственными, а от усталости на лице не было и следа.

Все вместе они помогли мне одеться, обуться, поправили прическу и помаду на губах. Я не успела даже посмотреться в зеркало — выбежала из мастерской и на цыпочках помчалась по коридору. В конце его я остановилась и неторопливо вошла в зал. Маркус Логан стоял ко мне спиной возле одного из балконов и смотрел на улицу. Услышав стук моих каблуков, он обернулся.

С момента нашей последней встречи прошло девять дней, и за это время его раны почти зажили. Он ждал меня, держа руку в кармане своего темного костюма — перевязь, очевидно, уже не требовалась. Порезы на лице были уже едва заметны, и кожа благодаря марокканскому солнцу покрылась загаром, контрастировавшим с белоснежностью рубашки. Ему, казалось, уже не составляло труда держаться прямо, расправив плечи. Увидев меня, Логан улыбнулся, без усилия растянув губы.

— Куньядисимо не захочет возвращаться в Бургос, увидев вас сегодня вечером, — произнес он вместо приветствия.