Маша смотрела на него с искренним удивлением.

– Там же зона! Люди в таких местах не живут. А если и приходят, то для того только, чтоб обратиться.

– Это вы так думаете – те, кто подальше от точек заражения расселился. Ты ж не знаешь… – он замолчал на мгновение, то ли подбирая, то ли вспоминая какое-то слово. – Прости, старость не радость – запамятовал я, как там тебя называть-то полагается?

– Пришедшая Властительница, – снисходительным тоном напомнила она.

– Ага. А я Сухой. Так вот я и говорю – ты ж не знаешь, Властительница, какая доза черного мяса нужна, чтобы в нелюдя случайно не обернуться. Жрете его, как не в себя...

– А ты знаешь?

– Я знаю, что и мы его жрем, как не в себя, но для нашего гнезда оно нормально, без него никак, а вот вам можно и поменьше, вы далеко от зоны. Только ведь проверять никто не станет, каждый про себя думает, что лучше сожрать побольше, а то кто его знает.

Он замолчал и они еще долго шли в полной тишине, пока Сухой, наконец, не решился рассказать то, что вертелось у него на языке и ради чего он, наверное, и подошел к Маше.

– Ходил я в зону, еще когда молодой был, моложе тебя. В самый ее центр ходил.

– Зачем?

Он пожал плечами.

– Увидеть хотел – что там? Думал, может, метеорит. Осколки бомбы. Машина какая-нибудь. Хоть что-то, из-за чего эта дрянь заразу вокруг себя распространяет!

– Нашел?

Он отрицательно покачал головой.

– Не нашел. Видно, не человеческих рук дело. И не чьих-то еще.

– Думаешь, природное?

– Думаю, планетное. Для природы нет свойственной ей хаотичности. Вроде замысел во всем просматривается, а следов не сыскать. Что хошь про меня думай, Властительница, а только сама Земля эти зоны создала! Я так думаю. Раскиданы они равномерно, человеков в нелюдей перемалывают, как конвейер, словно мусор на что-то полезное переделывают. Звери, опять же, вместе с появлением зон пропали. Отчего бы, спрашивается? Не, я понимаю, что и у них своя зараза случилась. Но сразу на всех? Почему? Зачем? Одни только птицы да букашки остались, очевидно для того, чтобы растения опылять и распространять, а то и они бы сдохли. Кстати говоря, среди растений вымерли именно те, что человек использовал.

Снова воцарилась долгая пауза, прервать которую на этот раз решилась Маша.

– Хочешь сказать – на разумной планете мы живем? И решила она устранить людей, как вид, да за нами еще все подчистить? Не для того ли, чтоб по новой начать? Хм… Может и так. Только нелюди-то потомства не дают, знал ты об этом?

Сухой поглядел на нее удивленно.

– Вон оно как… Надо же! Не знал я об этом. Так значит и они после людей сгинут. Вот уж точно – можно будет начинать по новой!

На лбу у Маши проступили морщинки, потом и вовсе лицо исказила гримаса страдания.

– Ладно, хватит болтать, – сказала она Сухому. – Иди вперед, к своим. Да и там не чеши языком лишний раз!

– О Земле?

– О том, что мирное время лучше. Нечего людей смущать. Все, иди. Иди отсюда!

Она побледнела, прикусила губу, и старик счел за лучшее прибавить шагу, уйти с глаз долой.

Маша свернула в сторону, заметив, что следом, на расстоянии, пошел только Прыткий. “Ну пусть идет. Ему можно”. Она остановилась и, согнувшись, упираясь рукой в ствол секвохи, стала отплевываться, потому что блевать ей было уже нечем – за день так ничего и не поела.

Снова пришлось зачерпнуть снега, утирая им слезы и слюни. Отдышавшись, сказала в темноту, зная, что верный человек стоит поблизости:

– Черт с тобой. Давай сюда сверток.

– Заварить надо.

– Заваривай.

– А?

– Делай что нужно, не спрашивай! Не видишь – хреново мне. Не могу я сейчас… Думать за вас… За всех...

Прыткий, даром что иногда переспрашивал, глупости всякие говорил, в нужный момент оказался сообразительным малым. Остановил колонну, но обставил все так, будто каприз это у Властительницы. И пусть некоторые на такие чудачества смотрели с недовольством, а то и с кривой усмешкой, все же лучше быть во главе армии капризной сукой, чем слабой, болезненной девочкой.

Она сидела у маленького костерка, разведенного поодаль от зарослей секвохи, от вставших отрядов, охотники которых тихо ворчали. Швыркала из глиняной кружки солоноватый отвар, от которого, вопреки ее ожиданиям, не тошнило, а совсем наоборот – становилось легче.

– Надо будет слить этой дряни во флягу. Возьму с собой.

Прыткий с готовностью закивал. Маша покосилась на него, поймав преданный взгляд. Развернулась, разглядывая внимательнее, стараясь прочувствовать все его эмоции, недвусмысленно отражающиеся на лице молодого парня. “Удивительно! В нем, пожалуй, больше верности, чем в тех двоих, которых я насильно обратила. И ведь это человеческая верность, не звериная. Осмысленная и искренняя”.

– Черт тебя дери, Прыткий. Ты что, влюбился в меня?

Он тут же потупил взор и она готова была поклясться, что щеки его налились румянцем, хоть и невозможно было разглядеть это в темноте.

Парень промямлил что-то невнятное:

– Да нет… Я же… Только помочь...

Маша поставила пустую кружку на снег, подсела к Прыткому ближе. Протянула руку, поднимая его голову за подбородок. Она ощущала терпкий мужской запах – смесь пота, не слишком чистой одежды и горького от жевательного стебля дыхания. Поцеловала своего помощника, чувствуя, как дрожит молодое, сильное тело. Она понимала, с каким трудом он себя сдерживает. Улыбнулась, отстраняясь.

– Влюбился.

Но улыбка растаяла, потому что Властительница вдруг вспомнила, где находится и что ей предстоит. Минутная слабость была подавлена в зародыше. Там, впереди, вовсе не горьковатое дыхание вздрагивающего от желания самца, там ледяной ветер неизвестности. Все может пойти не так, как она рассчитывала, как ей хотелось. Любая мелочь способна изменить будущее.

Маша поднялась.

– Собирайся. Да побыстрее! Нам надо идти дальше.

Переставляя ноги – левая, правая, левая, правая – вслед за своими охотниками, она на ходу перебирала в уме все варианты, любые неожиданности, которые могли случиться. Хотелось все предусмотреть, но она понимала, что это невозможно.

“Где скрывается главная проблема? Откуда ждать неожиданностей? Появится Говорящий?” Невольно подняла голову, посмотрела на уходящие в само черное небо стволы деревьев. “Нет. Вокруг нее армия и сейчас он не станет рисковать