день или два… Может быть пять. А потом окровавленная упадешь на землю, совсем без сил. И умрешь.

– Ну вас к черту. Вы обе не понимаете.

Конопатая устроилась на лежанке, отвернувшись к стене.

Весь следующий день, не жалея себя, она продирались сквозь заросли. Очень хотелось сказать "это в последний раз". Но она гнала прочь такие мысли, потому что они мгновенно делали ее слабой, а сил теперь требовалось больше. Даже если это и последнее сражение с проклятыми растениями. Тем более – если оно последнее.

"Как глупо – проиграть неподвижным деревьями и их отростками!"

К вечеру оставалось совсем немного. Во всяком случае ей так казалось – метров десять колючих веток или даже меньше. Позади – неровный, довольно узкий коридор, в котором и размахнуться-то было сложно, чтобы швырнуть огнем в ближайшую секвоху. И кому бросать? Конопатая лежала на древесных обломках, грудь ее тяжело вздымались.

“Зря. Все зря. Война, Крил… Зона эта дурацкая… Белка с Машкой и ее отпрыском…”

Она покосилась на девочку, которая стояла рядом, смотрела на нее, а потом попробовала вытащить из костра одну из заготовленных деревяшек, специально уложенных так, чтобы горела только половина. Размахнулась, бросила. Деревяшка не пролетела и половины того расстояния, что было необходимо, застряла в колючках, погорела еще немного и, затухнув, испустила жалкую струйку дыма. Белка попробовала еще раз – с тем же успехом. Зло топнула ножкой.

– Подержи, – рядом с ней стояла Маша, протягивала новорожденного.

– Зачем встала? Тебе еще лежать надо.

– Поговори мне… Сама же не можешь докинуть.

– Я пробовала. Я не могу, я маленькая.

Бывшая Властительница долго выбирала поленце, наполовину поглощенное костром. Чтобы и не тяжелое, и горело хорошо.

Конопатая шевельнулась, тоже хотела сказать ей, чтобы шла обратно в дом и ничего не трогала, но слова застряли в горле – дыхание еще не восстановилось. Снова став человеком, она перевернулась на спину, бессовестно растянувшись на земле в чем мать родила.

Маша, наконец, выбрала себе факел. Прошла мимо лежащей подруги до того места, где заканчивался тоннель из разломанных, разодранных в щепки зарослей. Сделала шаг назад, прикидывая – как ей размахнуться.

– Это… наш… Мир! – процедила сквозь зубы.

Маленькая Белка с ребенком на руках и лежащая на земле Дашка наблюдали, как факел взмыл в воздух, полетел на фоне голубого неба. Теряя раскаленные угольки и словно замедляя своим полетом время, он плавно кувыркался, оставляя сизый дымный след.

Вспыхнуло!

На короткий миг всем показалось, что они услышали истошный визг, но вокруг по-прежнему было тихо, только огонь с жадным треском пожирал дерево.

– Надо отойти, – сказала Маша. – Сейчас другие займутся, будет жарко.

Они помогли встать Конопатой, кое-как доковыляли до хижины. Становилось действительно жарко: секвохи тесно сплетались друг с другом ветвями и желтые языки пламени беспрепятственно перескакивали с одной на другую. Скоро лабиринт и стартовую площадку окружило огненное кольцо. Яркое, нестерпимо горячее! Чужие сгорали с гулом работающей доменной печи, в которой можно плавить железо.

Ближние секвохи сгорели, но пожар покатился по лесу дальше и еще долго нельзя было высунуться из-под бетонного основания, до самого восхода солнца, до начала нового дня.

Дашка прикоснулась к поседевшей колючке. Высокая температура изгнала весь сок из зарослей, превратила их в хрупкий остов и теперь они разваливались от любого прикосновения.

Спустя время остыли и угли на земле – теперь можно уходить. Конопатая не представляла, куда они пойдут. Не понимала, что им делать со своими знаниями, как уберечься от злых людей. Но очень хотела верить, что, если уж дарована ей долгая жизнь, то когда-нибудь она увидит, как все изменится к лучшему. Жаль только, что уже не будет с ней тех, кто сейчас рядом.

Она посмотрела на Белку. Та ковыряла ногой обгорелые останки.

– Хотел быть мною? – девочка с наслаждением вдавила башмак в пепел. – Будешь грязью на моих подошвоньках.

* * *

Кипяток, заливая дольку лимона и конвертик с чаинками, наполнил прозрачную кружку. Старуха ухватилась за нее своей морщинистой рукой, поставила на подоконник – пусть остывает.

Жизнь ее теперь измеряется чайными пакетиками. Она покупает их коробками, по сто бумажных пакетиков в одном картонном боксе. В расход идет три-четыре штуки за день. Сначала кажется, что их внутри много, но стройные ряды редеют, разваливаются, пока не обнаруживается, что пора снова идти в чайную лавку.

Старуха не смотрит на часы, на календарь. Зачем? Ей уже столько лет, что надоело наблюдать за течением времени. И потом, на кухне есть картонная коробка и бумажные пакетики. А из окна квартиры, арендованной на окраине Северного базара, видны каменные дома, магазины и широкая просека.