Когда подошла ближе, остановилась. Между стройных рядов секвох и пространством, занятым лабиринтом, за одну ночь выросло нечто. Кольцо переплетающихся ветвей – толстых, жилистых, вооруженных острыми шипами и образующих ограду в два раза выше человеческого роста. В одном месте на ветках Даша увидела множество отметин. В середину зарубок был воткнут нож.

– Что это?

Девочка повернулась к ней. На ее руках виднелось множество ссадин.

– Не пролезть. И ножом никак, – Белка вздохнула. – Они спросили – “хочешь стать мною?”

Лицо Конопатой, и без того не румяное, стало почти белым.

– А я им наврала всякого, – девочка улыбнулась, – заболтала. Думали, что маленькая, глупая, – она зло, по-взрослому прищурилась, – но я умная. Только когда поняли, что я их обманываю, они вырастили это – не хотят нас теперь выпускать.

Белка подползла ближе к Конопатой, потянулась к ее уху:

– Зато я узнала, кто они.

Дашка сглотнула.

– И… кто?

Детская ручонка указала сначала на ту секвоху, что была к ним ближе всего, потом на соседнюю и дальше на все высокие деревья, что находились вокруг обширного поля со стартовой площадкой.

– Каждое дерево – это один из них.

Что-то попыталось вломиться в ее разум, но Конопатая уже понимала, что она сильнее, она не пустит их в свою черепную коробку!

Протянула девочке свободную руку, заставила подняться с травы и, отталкивая Белку назад, пряча ее за спину, попятилась к дому. Она зло озиралась по сторонам, снова чувствуя себя как в том тупике, на Южном базаре.

– Что ж, теперь понятно, зачем вам нужны живые. Сами-то вы ни на что не способны, кроме как пудрить людям мозги. Ну ничего, мы найдем топор. Если надо, я лично найду топор для каждого из вас! Пусть даже на вырубку уйдут столетия. Я могу, вы меня знаете.

Днем она развела костер, прямо под краем колючей ограды. И долго, хмурясь, наблюдала, как проклятые ветки шипят, исторгая из себя сок, чернеют, но не желают гореть.

– Вот бы в дерево кинуть, – подсказала Белка, – там ветки пушистые, сразу бы занялось.

– Думаешь? – Конопатая посмотрела на секвохи. – Да, но отсюда нам даже маленький факел не докинуть. Все равно придется прорубать заросли. Поди-ка в дом.

– Почему?

– Присмотри за малым.

– Он спит, только что проверяла.

– Я сказала – иди в дом! Не хочу, чтобы это… у тебя на глазах…

Недовольная Белка повернулась и, надув губы, пошла к хижине, несколько раз успев оглянуться. Поднялась по лестнице, вошла внутрь. Хитрить и подглядывать через многочисленные щели в стене не стала. Уселась рядом с лежанкой, взяв Машу за руку.

С улицы послышался рев, потом хруст, и это повторялось несколько раз, пока Белка не отвлеклась на другое – она заметила, что веки Властительницы приоткрылись, зрачки стали искать что-то, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую.

– Где он? – раздался слабый, едва слышимый голос, совсем не похожий на зажигательную речь над старым стадионом.

– Тут он, рядом. Спит.

Белка подвинула сверток, в котором мирно посапывало дитя. Маша долго смотрела на сморщенное, темнокожее личико, потом перевела взгляд на девочку.

– Спасибо, – она сжала белкину ладошку, прижалась к ней лбом. – Ты прости меня. Если сможешь.

Белка кивнула.

Их было четверо. Младенец, маленькая девочка, женщина, едва выкарабкавшаяся с того света, и Конопатая – единственный сильный организм на всю компанию. То, что этот организм сумел сделать с колючими зарослями, на следующий день заросло еще больше. Их окружили со всех сторон и не выпускали. Еще надеялись переманить на свою сторону? Или просто заперли, дожидаясь, пока смерть придет к каждому? А, может, придумывали какую-то иную хитрость, почище колючек, которая расправится с маленькой группой и навсегда похоронит истину о секвохах, искру возможного сопротивления. Дело нехитрое – всего-то четыре существа…

– Я пойду, попробую снова.

– Не надо, – Маша остановила Конопатую, приподнявшись на своей лежанке, схватив подругу за руку. – В прошлый раз ладонь себе проткнула, вся израненная пришла.

– В черном теле быстрее заживает, – упрямо процедила Дашка и вышла из хижины.

Маша покачала головой, потом сказала Белке:

– Иди с ней, помоги, чем сможешь. Я тут одна управлюсь.

Конопатая уже не обращала внимания на то, что Белка смотрит на нее, когда она в темном обличье бросается на колючие ветки, ломает их, прижимает к земле. Кольцо зарослей медленно нарастало и каждым утром становилось чуть ближе к лабиринту, заставляя делать больше работы. Шаг вперед – два назад. Даже для мутанта это было сложно.

Истекающая кровью от многочисленных порезов, Дашка иногда отходила в сторону, чтобы отдышаться. Со злобным рычанием она смотрела на неприступные заросли, порой хватала из костра головешку и швыряла ее в отдаленные секвохи. И даже в тех редких случаях, когда сильной руке удавалось докинуть, попасть в пушистые ветви не получалось ни разу. Надо было подойти ближе. Но пробиться ближе не хватало сил.

– Если просто жить, пусть даже в окружении этих… – Белка кивнула головой в сторону, когда поздно вечером смазывала раны Конопатой самодельным снадобьем. – Сюда же залетают птицы и я по-прежнему могу их ловить. Повырастало кой-чего, – она протянула Маше зеленый огурец, уже не первый, успевший подрасти гораздо больше, чем на размер ее пальца. – С голоду не помрем, правда? Да и вообще… Откуда вы взяли, что эти деревья не начнут шипеть и темнеть вместо того, чтобы гореть ясным пламенем?

– Секвохи горят, я видела, – возразила Даша, которая за эти дни растеряла в человеческом облике свою юность и казалась теперь ровесницей Властительницы. – Горят за милую душу! Это уж свои чудо-колючки они создали такими, чтобы огонь не мог их сразу сожрать. Не быстрее, чем вырастут новые. О небо, как же вы не понимаете?! Они не дадут нам жить. В пределах лабиринта даже простых деревьев для костра не хватит, их здесь всего штук пятнадцать, чахлых сосенок-березок. Если не отвоевать свободу, не уйти, рано или поздно нас прикончат. Ночью колючками дотянутся или еще как – не знаю…

Белка посмотрела на свои пальцы, испачканные снадобьем, пошла на улицу мыть руки.

– Все равно за ней правда, – сказала Маша. – Кажется, нам придется адаптироваться к этой реальности. А кроме того… Ты долго не выдержишь. Еще