Если верить хроникам, то смелая мысль внести в благочестие некий азарт, а именно игру в кости, пришла в голову одному настоятелю из Камбре во Франции ещё при последних Каролингах, в X веке. Вибольд из Камбре подсчитал, что может выпасть при распространённой тогда игре с тремя костями, и, насчитав 56 соответствующих добродетелей, посоветовал монахам каждое утро выбирать, в чём сегодня упражняться, выбрасывая кости. Ведь на слова о сатанинском азарте можно ответить, что всякое рвение можно обратить к Богу. Например, существует предание, что карты, которые по имени художника называются Тароками Мантеньи, были задуманы во время затянувшихся в Мантуе с 1459 по 1460 год богословских дебатов тремя великими гуманистами: кардиналами Виссарионом и Николаем Кузанским и самим папой Пием II. Эти карты вполне могли быть игрой в беседе учёных, не раз обращавшихся к Данте и к Фоме Аквинскому и скучавших на родине считавшегося чародеем Виргилия, который будто бы выстроил город Неаполь на трёх яйцах, превратил дьявола в муху и загнал к себе в перстень: кстати, папа, под именем Эней Сильвий, написал книгу о чудесах поэта. На 50 картах изображён весь порядок, который теология приписывает Вселенной: её основы, космические принципы, свободные искусства, Аполлон и музы, занятия человека. Мифологические и аллегорические образы на картах Мантеньи (ему, во всяком случае, приписывают эти рисунки, хотя точное авторство остаётся спорным) оказали на художников, мыслителей и поэтов не меньшее влияние, чем «Триумфы» Петрарки. Вполне может быть, что из подобных рассуждений в игре могли выйти и другие карты, особенно разнообразные в Италии времён Возрождения и Просвещения. В этом смысле рекорд совершил в 1616 году венецианец Андреа Гизи, опубликовавший игру в «Лабиринт», который выкладывался из 1260 карт. Намного скромнее была флорентийская разновидность тарока – игра в минкьяти из 97 карт, среди 41 козыря которой были земные элементы и небесные созвездия. Во всяком случае, выработать правила любой игры всегда неизмеримо сложнее, чем связать её с картиной окружающего мира, и, скорее всего, по ним, а не по символике, лучше судить о её происхождении. Мы уже заметили, что традиционное число из 56 карт (в придворных картах современной колоды нет четырёх рыцарей) – как раз то самое, которое может выпасть при игре с тремя костями: подсчёты учёных за то, что этим можно объяснить количество мастей, придворных и числовых карт. В свою очередь, не менее распространённая в старину игра в две кости даёт 21 вариант – число козырных карт в тароке, без джокера – а сочетание игры в две или в три кости тоже напоминает, что колода тароков содержала в себе три игры: игру в козыри, игру с козырями и без козырей. Наконец, первые известные нам расчёты вероятностей игры, без которых было бы не придумать игры в карты, основываются на костях и принадлежат середине XIII века: это латинская поэма, приписываемая Овидию – знатоку услад и забав древнего мира.

В 1540 году некто Франческо Марколино да Форли издал книгу, где показывал, что по игральным картам, обычно изображающим всё, что определяет человеческую судьбу, можно заглядывать в будущее. Видимо, к этому времени гадание на картах было уже распространено, и в частности – как промысел бродячих шарлатанов – прототипов Джокера – и цыган (по картам, например, гадают в книге Мерлина Кокаи «Caos del Triperuno», 1527 года). К XV веку таборы, которые молва считала вышедшими из Египта, рассеялись по Европе как раз вместе с игрой в карты, что и должно было связать их в умах на столетия вперёд. Ведь эти умы связывали тогда происхождение вообще знаний и навыков человека именно с Египтом. В образности светской культуры Возрождения многое так или иначе связывалось или сверялось с книгами Гермеса Трисмегиста, египтянина, считавшегося современником Моисея и авторитетом, не противоречащим церкви. Этим объясняли власть искусства над воображением и над обстоятельствами жизни. В убранство дома, в одежду и в развлечения можно было воткать много своего рода талисманов. Например, поэма мистика Лодовико Ладзарелли «О свойственных богам образах» построена на описании фигур, взятых из только что опубликованных «карт Мантеньи». Мы уже видели, что по сути своей тарок стал самым простым видом вошедшего в моду аллегорического или мифологического справочника, к которому с равным суеверием прибегали в работе поэты, учёные, художники, ремесленники, зодчие, музыканты и, конечно, фокусники. Во времена, когда магия была просто доводом в споре о возможностях науки и о силе искусства, будущее ещё не скрывалось в тумане, в который погрузилось с победой слишком, может быть, здравого смысла. Между 1609 годом, когда Казобон доказал, что откровения Гермеса Трисмегиста принадлежат перу поздних греко-римских авторов, и 1822 годом, когда Шампольон всё-таки прочёл египетские иероглифы и не нашёл там вообще никаких откровений, пролегла новая эпоха, которая сделала карты синонимом безрассудства или предрассудка. Картами занялись те, кто хотел найти в них скрытые опровержения современному знанию и путь к другой жизни.

В 1781 году в последнем томе труда Антуана Кур де Жеблена «Первобытный мир» (т. е. имеются в виду стоявшие у истоков цивилизации древние египтяне, финикийцы и жители Америк) вышла глава «Игра в таро». Вместе с такими масонами, как Сен-Мартен, автор стремился воссоздать таинства египтян, ключ к которым пропал в сожжённой арабами Александрийской библиотеке. По цыганскому следу Кур де Жеблен вышел на карты Таро, в которых, по его убеждению, уцелела одна из священных книг писавших, как тогда было известно, картинками жрецов. Этот вывод так подействовал на учителя математики и парикмахера Альетта, что, прочитав «Первобытный мир», он вывернул своё имя наизнанку и посвятил себя оккультным занятиям, став пророком армии последователей, для которых разработал систему гадания по картам.

Эттейла умер в годы революции; его карты, разновидности которых очень популярны до сих пор, не для игры. В романтическую эпоху с её бурями и ломкой всего привычного возник карманный оракул: карточки с изложением разных систем гадания (по числам, по звёздам, по символам или по ладони), выбор которых мог быть целым ритуалом, как в салоне легендарной м-ль Ленорман или её последователей, Мага Эдмона или Беллина.

В виде оракула картами Таро заинтересовались и учёные-оккультисты: в их образах можно было кратко выразить суть различных мистических учений, объединить которые было идеей теософов и тех, кто относил себя к братству розенкрейцеров. Над тем, как вложить эти истины в карты, думали общества розенкрейцеров, которые возникли к концу XIX века во Франции, в Америке и в Англии, где туда входили, например, писатели Бульвер Литтон, Артур Макен, Брэм Стокер и Уильям Батлер Йейтс. Знаток каббалы Элифас Леви связал четыре карточные масти и число козырей тарока с древнееврейским именем Бога и с буквами священного алфавита. Вслед за ним Папюс, Освальд Вирт и американец Эльберт Бенджамин придали картам, которые они создали, вид настоящей азбуки забавного тайноведения.

Наиболее серьёзно над картами думали в ордене английских розенкрейцеров «Золотая заря», в одной из лож которого председательствовал будущий Нобелевский лауреат Йейтс, в чёрной маске и в шотландской юбке с кинжалом за поясом. Возглавлявший орден Макгрегор Матерс и входивший туда Алистер Краули оба создали свои варианты карт: позже в бумагах «Золотой зари» были обнаружены многочисленные эскизы, которые разрабатывались на заседаниях. Однако подлинную славу и ордену, и картам принёс Артур Эдвард Уэйт, по поручению и по советам которого Памела Колмен Смит выполнила колоду «Райдер».