Для зрителей это, собственно, и не вид, а мутное облако, которым стала темнота сцены. Это облако как будто поднимает всё та же кружащаяся на её досках фигура. Вместе с тем дервиш, или что это было, снова непонятным образом перешёл в ряд одинаково покачивающихся по углам помоста фигур. Они похожи на лиловые студенистые кегли. Однако стоит в них вглядеться, эти шатающиеся на досках кегли рассеиваются вместе со своим облаком. Оно оказывается всего лишь разошедшейся тенью. Ковровый навес, змеящиеся узоры ткани, литья и резного дерева – вот что всё рисовало.

Всякий, кто оказывается в чёрном кабинете, испытывает примерно то же, что показывал в «Четвёртом измерении» Рыбчинский. Фигура дервиша вращается, чтобы слиться с неведомым, и образует песочные часы, которые просыпаются через зрачок. Всё, что подсказывает мир и что шепчут слепые строки, вбирается в смерч и распадается на арабески, из которых художник создаёт причудливые и волнующие картины грёзы. «Всё может быть иначе», но на что ты способен, ты можешь только курить в сумраке своего кабинета перед лицом мрака, который наконец близко, наконец непонятен и ничего не обещает, просто возможность.

Я люблю их потому, что в них больше всего жизни, которая связывает яркие грёзы и незаметно играющие ими факты, как перепутавшиеся на столе козыри, придворные и числовые карты. Вот мы сидим за картами, и в них всё тоже случайно, хотя идёт по всем правилам. Раз карты дают рассказать о жизни, это гадание заставляет нас вспоминать тех, в лице кого мы её терпим и любим. Так выкладываешь на стол всё, как есть. Очень трудно выстроить этот карточный домик, потому что воспоминания и сновидения путаются с нашей жизнью в большую задачу, которая рискует обрушиться в любую минуту. Но пусть так.

Рано или поздно мы уже не интересуемся жизнью по книгам, где на всё бывает смысл и ответ: для нас важнее её игра и нелепость, которые выражаются в привычках и в спорте. В России карты означают привычку к свободе, учение которой представляют собой тотализатор, бильярд и ритуал нашего века – бокс. Однажды, летом пока что советского 91 года, когда лавочники ещё не вытеснили с улиц демонстрантов, в подземном переходе под Невским Юля встретила молодого человека, предлагавшего прохожим погадать на картах, которые ему самому пришлось разрисовывать и вырезать из картона. Это были Таро, которые представляют собой типичный «карманный оракул» и произошли из очень распространённой – особенно в немецкой Европе – игры. Кроме привычных четырёх мастей, которые в зависимости от их национальности могут быть пиками, трефами, червами, бубнами, листьями, желудями, шпагами, жезлами, кубками, золотыми, щитами и розами, её колода состоит из ещё 22 карт (включая джокера), которые являются козырями. На любом языке козырнуть – значит сделать особенный, броский жест, стать франтом: соответственно, все 22 карты обычно представляют собой достаточно эффектные картинки, изображающие фокусника, фигляра, арлекинов и коломбин, а также всевозможные виды и сцены. Эта игра – тарок, – название которой произносят по-французски – таро, – когда имеют в виду карты для гадания. В колоде оракула из мастей складывается «младший аркан», то есть малая тайна, а козыри составляют старший аркан и представляют собою, как правило, следующие аллегорические фигуры: дурак, чародей, папесса, царица, царь, папа, любовники, колесница, правосудие, отшельник, колесо судьбы, сила, повешенный, смерть, умеренность, дьявол, башня, звезда, луна, солнце, суд и свет (мир). В таком виде эту колоду восприняли европейские оккультисты начала нашего века, зачитанные книжки которых можно было встретить даже на ленинградских полках. К 80‐м годам психоделическая революция и нью-эйдж сделали её канвой для необыкновенного количества разнородных оракулов и «странных игр» для всех мастей брухо, шаманов, ясновидящих, огнепоклонников, феминисток и деловых людей. (Разнообразие стало так велико, что позволило американке Гейл Ферфильд придумать очень популярное «Таро воображения», под названием которого она выпустила 78 пустых карточек для любителей.) Я думаю, юноша у входа в метро был одним из армии русских хиппи, ведьмаков и адептов, которые тогда только начали осваивать карты, прозванные Тимоти Лири «игрой в жизнь». Мистические анархисты 70–80‐х находили в Таро некий требник, священный букварь, который отвечал и их воспалённому опыту, и беспорядочному чтению. Были коммуны американских художников, которые собирались для совместных медитаций и фотосъёмок «живого таро». Вообще Таро, где всё дело в тасовке и в верном раскладе, легко принять за хиппующий табор на природе, когда к духу свежей травы примешивается душок лажовой и вокруг мелькают прилежно ободранные юнцы, похожий на лесовика гуру в бусах, несколько дурнушек и неловкие попытки заняться любовью всем сообща. Я никогда не был хиппи. Но видимо, жизнь должна стать разбродом, чтобы ты понял карты. Кажется, мне помогли их ощутить самопальные картинки, вместе с которыми перетасовывались все те, кто летом последнего советского года играл рок-н-ролл в переходе, толпился у дешёвой кофейни на Невском или загорал под колоннадой Казанского собора, этого тогда ещё приюта всех плавающих, путешествующих и митингующих. Некоторая видимость жизни, которую свобода вскоре должна была выучить быть в одиночку и поменьше гадать.

Время идёт, так что пять лет спустя, в совершенно изменившемся городе, в лавке неподалёку от Австрийской площади, где продают всякую эзотерику, мы с Юлей уже наблюдаем за седовласым знатоком, который приподнял очки и придирчиво разглядывает на свет стеклянный шарик для ловли сильфид. Здесь же втридорога идут благовония, амулеты и карты. Их дешевле заказать за границей. Впрочем, теперь по газетам легко связаться с гадалкой, и если очень интересно, можно раздобыть специальную компьютерную программу. Но любителю пока трудно, поскольку русские магазины эзотерики – как и не менее загадочные для нового обывателя сексшопы, – работают на дикаря, а не на доку. Всё же здесь в лавке бывают переиздания Папюса, Шмакова и Успенского с Таро, а также колоды работы художников средней руки: вот Таро Ортеги, «Золотые ступени», «Каменный оракул». Подобные карты хорошо подойдут к будуарной загадочности оккультных занятий, они расцвечены в том милом петербургскому сердцу своей броской красивостью стиле рубежа веков, в котором мы и сейчас предпочитаем представлять себе райскую благодать, шикарные отели и трансатлантические лайнеры. В конце концов, оккультизм – это дело вкуса, причём обязательно скверного, поскольку таков стиль вечной жизни. Она упоительно буржуазна и обрамлена цветами, красавицами, безделушками. Карты представляют собой «оракул гостиной» и должны показывать то же, что телеэкран (собственно, взрывом того спроса, которым они пользуются с 70‐х, Таро обязаны своей роли в одном из бондовских фильмов). Картины Таро должны быть похожи на татуировку, которую человек наносит на воображение. Поэтому по ним можно понять очень многое в популярной образности эпохи. Я видел Таро с инопланетянами, с героями дамских романов и книг Толкиена. По всей видимости, облик карт Таро конца нашего века определяют художники школы Бориса Вальехо или группы Studio: стиль мистических кинотриллеров, цифровой феерии и книг фэнтези. Широкая публика узнает о Таро из романов Пирса Энтони и Роджера Желязны, они аксессуары из лучшей жизни.