В свою очередь, с современным искусством, которое так помешано на аутентичности, фотография тоже сыграла свою шутку. Здесь фотография связана с темой неуловимого, нерепрезентируемого. С одной стороны, она работает на сладости несовпадения, с другой – как бы достоверна и является единственной формой сохранения и существования современного искусства инсталляций и всего того, что не имеет никакого права называться искусством, то есть представляет собой какую-то другую форму несовпадения. С помощью фотографии современное искусство становится прекрасным, интересным, интригующим, всем тем, чем оно по сути дела не является. Я помню разговор с Юрием Лейдерманом, когда мы сетовали на то, что мечтать о современном искусстве по маленьким чёрно-белым фотографиям в журнале «Декоративное искусство» было как-то интереснее, чем знакомиться с ним напрямую, чем сама эта real thing. В этом была какая-то интрига, серьёзная мистификация.

Не представить ли нам себе фотографию как комплекс неполноценности, некоторое суеверие и даже, может быть, ворожбу… А нашу любовь к ней как доказательство того, что для нас existence is elsewhere, и так будет всегда? Фотография для меня всегда являлась формой зеркального существования, относящегося к сфере чистой возможности. Которая не имеет отношения к чему-то настоящему, тому, что было или имеет место. Фотография всегда наводит на мысль о том, как соотносится какая-либо жизнь и какое-либо искусство. Для того чтобы воспринять жизнь, её надо поставить, совместить и показать.

Мы просто разучились доверять каким-то вещам, которым верили, пока не появились кино, фото и так далее. Фотографиям приходилось верить в том мире, где мы жили и где всё было слишком объяснимо. Может быть, сейчас фотография находится на пороге того, чтобы стать респектабельным искусством в чистом виде, которое утратило притягивавший человека с европейскими мозгами шарм подлинности за счёт компьютерной графики, которая обнаруживает, как вся эта достоверность достигается. Наверное, это та же сложность, которая произошла с такой вещью, как печатная книга. Например, когда-то книгопечатание казалось безумно вульгарным, теперь оно уже совсем не уживается с идеей передачи информации в чистом виде. Обработанная, компьютерная фотография – это в том числе шаг к превращению фотографии в художественное ремесло.

Сама техника производит очень свежее впечатление.

Перелистывая книгу Апулея72 с современными иллюстрациями, я пытался понять, имеют ли теперь какое-то отношение к тексту более привычные способы иллюстрирования – графика и так далее. И как-то понимаешь, что не совсем. Эти иллюстрации – приятный вариант живой картины, спектакля, путешествия, подлинного как формы времяпрепровождения. Ощущение подлинности возникает, когда что-то не укладывается в рамки номенклатуры. Начинаешь верить в то, что это, может быть, и есть то самое настоящее. Начинаешь верить, и возникает некий сюжет, интрига, картинка живёт.

Кстати, в «Романе-покойничке» А. Волохонского книга Апулея вообще рассматривается как очень советский и ленинградский сюжет. Меня очень обрадовало, что дворцовый зал выставки, костюмы Гончарова и мизансцены фотографий дали не столько неоклассическую, сколько неоренессансную постановку «Осла»… Это было важно потому, что это – Апулей, который ещё считается переводчиком герметического трактата «Асклепий» и автором тех его мест, где речь идёт о египетской магии. Проще сказать, об оживающих статуях, что имеет прямое отношение к нашей теме. В принципе, Апулей – абсолютно культовый автор, правда? И его книга – абсолютно культовая книга.

Если ещё раз напомнить, что отношения фотографии с искусством начались с создания «живых картин», живых изваяний, как это было, собственно, в случае фон Гледена… Как оживает статуя? Для этого необходим культ этой статуи, откровенно красивая обстановка чувственности, атмосфера которой заставляет тень божества воздействовать на нас и на наши дела, поскольку внешне она представляет собой наше подобие. В общем вся магия Возрождения построена на том, что человек сам создаёт своих богов и что это искусство сочинять образы… Вам не кажется, что возникновение художественной фотографии очень связано с пресловутой «магией искусства» и с самим этим словом: натурализм?

В фотографии есть момент какой-то спасительной форточки куда-то. Чтобы искусство было искусством, необходима перепутанность его мотивов. В тот момент, когда живопись стала чистым искусством, она перестала развиваться. И фотография переживает интересный этап, технология позволяет выбирать и варьировать, и мы утратили определённость отношений с реальностью, безусловность и можем себе позволить двусмысленность. За счёт этого мы можем задавать вопросы не только к технике, но и к жизни вообще. Фотография развивается параллельно с тем, как мы утрачиваем безусловность отношения к жизни. Так, например, в истории сюрреализма фотография вначале не значила ничего, а потом стала чуть ли не главным выражением движения. Потому что техника стала метафоризироваться. Определённый нюанс технологии метафоризировался и принимал магический характер. Это были операции не с техникой, технологией или оптикой, но попытка воздействия на свои собственные чувства, на чувство реального. Если сравнить эпоху сюрреализма с временем Высокого Возрождения, то мы находимся на стадии маньеризма. Фотография сейчас переживает то, что переживала живопись в досюрреалистические годы. Накат натурализма, который обречён уничтожить сам себя. Путь от абсолютной подлинности к полному безумию.

Современное искусство началось с натурализма, который постепенно сходил с ума и нуждался в фотографии, чтобы доказать себе, что оживить можно отнюдь не всё что угодно. Сейчас можно сказать, что фотография, обработанная с помощью компьютера, воспринимается как «хорошо подготовленная жизнь» и находится на пороге того, чтобы превратиться в действительно изобразительное искусство высокого сорта, которое больше не пользуется ничьим доверием и не нуждается в нём. Какими глазами мы тогда будем смотреть на серьёзные газеты и иллюстрированные журналы?

«…Я полежу на диване и помечтаю о том будущем, когда люди научатся смотреть не только на картины, стихи и музыку, но и на жизнь с высокой точки зрения формы и когда лабораториями вашей науки завладеют астролог и хиромант…» Это написал Шершеневич, но я прихожу в ужас от мысли, что же в таком случае станет с нами, несчастными.

Необычное направление творческого поиска, связывающее современное мышление художника с традиционной восточной чувственностью языка. Выразительность живописи сближается с выразительностью гобелена или чия (эта старинная китайская техника впервые трактуется Усеиновым как язык высокого искусства).

Современная острота подачи затягивается и как бы распыляется фактурой в медитативную сосредоточенность, которая позволяет художнику выявлять всё новые грани изначального образа.