Он протянул Насте несколько листков, исписанных мелкимнеразборчивым почерком. Конечно, за двадцать восемь лет, прошедших с тоговремени, как Галина Ивановна Параскевич рожала сына, почерк немного изменился,но именно немного. И подпись стала менее размашистой, зато к ней добавиласьлишняя закорючка.

– Прочтите, пожалуйста, что написано в карте, –попросила Настя. – Может быть, вам по тексту станет понятным, Пригарин этозаписывал или нет.

Врач углубился в каракули, потом хмыкнул.

– Это, несомненно, Пригарин, – уверенно сказалон. – Роженице делали чревосечение, этим все сказано.

– То есть?

– Пригарин – прекрасный хирург, золотые руки. Всетридцать лет, что он здесь проработал, чревосечение делал только он. Конечно,за исключением тех случаев, когда он был в отпуске или болел. Но это бывалонечасто. Тогда мы или приглашали другого специалиста, или направляли роженицу вдругой роддом. Но, повторяю, это были исключительные случаи, очень редкие.Видите ли, Владимир Петрович – врач, что называется, от бога. Для него важнееродовспоможения ничего в жизни не было, он дышал этим, жил этим, считал этосвоим призванием и самым главным делом в жизни. А отпуск обычно проводил надаче, в двадцати километрах отсюда, и его всегда можно было вызвать, если нужнобыло делать кесарево сечение. Он даже настаивал, чтобы обязательно вызывали егов таких случаях. Но если так случалось, что он все-таки уезжал далеко или болелчем-нибудь инфекционным, тогда, конечно, приходилось обходиться без него. Ямогу узнать, чем вызван ваш интерес к Владимиру Петровичу?

– Безусловно, – кивнула Настя. – Мы собираемматериал для проведения судебно-психиатрической экспертизы, и было бы хорошо,если бы врач, принимавший роды, вспомнил, не было ли каких-то осложнений.

– Но позвольте! – Главврач с изумлением уставилсяна первую страницу карты. – Это же было бог знает сколько лет назад. Чтоон может помнить?

– Наверное, вы правы, – кивнула Настя. –Извините за беспокойство. Всего доброго.

Они снова вернулись к машине.

– Ну как твое чутье? – поинтересовалась она уСтасова. – Говорит что-нибудь или молчит, как воды в рот набрало?

– Оно думает.

– Ладно, тогда вперед. У нас еще поликлиника.

В Москву они вернулись к двум часам, и Настя, помня данноенакануне обещание, попросила Стасова довезти ее до архива.

– Я позвоню тебе вечером, скажу про делоДосюкова, – пообещала она на прощание. – Как чутье? Ничего непридумало?

– Ничего, – признался Стасов. – Но оно будетстараться.

* * *

Соломон Яковлевич Зафрен, доктор филологических наук,академик и автор многочисленных научных трудов, казалось, сошел со страницстаринного романа. Маленький, сухонький, седобородый, в очках с толстымистеклами, за которыми весело сверкали острые глазки, он выглядел человеком безвозраста, хотя следователь Ольшанский точно знал, что ему уже восемьдесятчетыре. Тем не менее Соломон Яковлевич был в полном здравии инаучно-педагогическую деятельность прекращать не собирался, по крайней мере вобозримое время. Академик никак не желал проникнуться серьезностью тогоучреждения, где в данный момент пребывал, поэтому беспрестанно шутил и отпускализысканные комплименты в адрес сидящей напротив него Светланы Параскевич.

– Соломон Яковлевич, какие материалы мы должны вампредоставить, чтобы вы могли сделать квалифицированное заключение? –спрашивал Ольшанский.

– Голубчик, я делал такие экспертизы десятки раз, но восновном по текстам уже скончавшихся авторов, у которых ничего не спросишь.Установлением авторства здравствующих субъектов мне приходилось заниматьсявсего несколько раз. Но каждый раз это было невероятно смешно. И потом, мне ниразу не приходилось видеть автора вживе. А когда речь идет о такойочаровательной женщине, я даже и придумать не могу с ходу, что бы эдакое у неепопросить, ну разве что составить мне компанию долгими зимними вечерами.

– Соломон Яковлевич, – с легким упреком произнесследователь, стараясь не улыбаться.

– Да-да, голубчик, к делу. К какому типу принадлежатпроизведения, авторство которых оспаривается?

– Любовные романы, – ответила Светлана.

– Время действия?

– Современные. События происходят в период с 1989 годаи до наших дней.

– Место действия?

– Москва, Петербург… Одним словом, городская среда.

– Стало быть, городской романс. Понятно, – закивалакадемик. – Пасторалями не увлекаетесь?

– Нет. Пишу только про город.

– Превосходно, превосходно. Тогда я попрошу васпредставить мне сочинение на следующую тему. Очень немолодой академик, я быдаже сказал – старый академик, вроде меня, проводит экспертизу творений молодойкрасивой женщины, такой, как вы. В процессе проведения экспертизы между нимивспыхивает и начинает пылать ярким огнем некое чувство, которое героивоспринимают и оценивают совершенно по-разному. Из-за этого возникает коллизия.Вы можете написать об этом рассказ страниц на двадцать пять – тридцать?

– Не знаю. – Светлана с сомнением покачалаголовой. – Я никогда не писала рассказов. Роман написать могла бы, арассказ…

– Ну, у нас нет времени ждать, пока вы напишете роман.Тогда сделаем таким образом: вы напишете проспект романа, обозначите характерыосновных персонажей и сюжетные ходы. И напишете два эпизода целиком. Один –сцена наиболее напряженного объяснения молодой женщины с академиком, другой –финальный, которым должен закончиться роман. Этого должно быть вполнедостаточно для того, чтобы я мог определить идентичность авторства. Пока выбудете сочинять, я прочту некоторые ваши произведения. Сколько времени вамнужно, чтобы выполнить мое задание?

– Дня три-четыре. Может быть, неделя.

– Но не больше?

– Нет. Недели точно хватит.

– Превосходно, превосходно, – отчего-торазвеселился академик. – За неделю я как раз успею ознакомиться с вашимтворчеством, если оно, конечно, ваше. Константин Михайлович, вас такие срокиустроят?

– Устроят. Как долго вы будете писать заключение?

– Ох, батенька, в моем возрасте уже нельзя ничегоделать долго, всегда есть опасность, что могу не поспеть к собственнымпохоронам. Тексты анализировать – вот на что основное время уйдет. А написатьне проблема. Или вам к спеху?

– Время терпит, Соломон Яковлевич. Что ж, СветланаИгоревна, – обратился следователь к вдове, – если у вас нет ко мневопросов, позвольте с вами попрощаться.

Светлана мило улыбнулась, надела короткую, голубоватогоцвета шубку и ушла. Академик после ее ухода придвинулся поближе к столуОльшанского и сложил руки перед собой, будто приготовившись к длинномусерьезному разговору.