***

Я просыпаюсь с полным мочевым пузырем и пульсированием позади глаз. Поднимаю руки – Аннетт разрезала стяжки, пока я спала. Проверяю щиколотки – они тоже свободны. Наверно, она думает, что оказала мне услугу, разрезав их.

За окном в темноте кого-то зовет сова. Я бреду к окну и пробую замок: он не поддается.

Я стучу в стекло, но только распугиваю стайку птиц на дереве. Стекло толстое, голыми руками его не разбить. В комнате нет ничего, кроме кровати.

Я стучу в дверь.

– Мне надо пописать!

Ничего.

– МНЕ НАДО ПОПИСАТЬ!

Можно кричать и дальше, попробовать пинать дверь голыми ногами. Что одно, что другое приведет к новой таблетке, засунутой в горло, или к новым стяжкам. Я скидываю штаны, писаю посреди комнаты и возвращаюсь в постель.

Утром Аннетт видит, что я наделала, и молча вытирает пол кухонным полотенцем. Закончив, хватает меня за плечо и тащит в другую спальню.

Перед тем как она меня толкает в тесный квадратный туалет, я украдкой замечаю ряд карандашных рисунков над односпальной кроватью у стены.

– Это он их нарисовал? – спрашиваю я. – Папа?

– Твой отец построил этот дом. – Аннетт усаживает меня на унитаз и включает кран в ванне. – Это свежая вода с вершины горы.

Я наблюдаю, как капает вода.

– Почему мы не приехали сюда, когда нас выселили?

– Здесь был жилец, – отвечает Аннетт. – Много лет это место приносило нам пару сотен долларов с аренды, но хороших людей здесь не бывает. Папа впустил человека, которому я не доверяла. Он перестал платить за съем, но мы ничего не могли с этим поделать. Я приходила за деньгами, а он встречал меня на крыльце с дробовиком в руках. Пришлось ждать, пока он сам съедет.

Аннетт сует палец в воду. Ванна еще не наполнилась и на четверть.

– Залезай.

Я складываю руки на груди. Мать стягивает с меня футболку и джинсы. Я залезаю в ванну – ледяная вода доходит мне до щиколоток.

– Садись. – Аннетт хватает чашку с туалетного столика и льет воду мне на макушку. – Шампунь я пока раздобыть не могу.

Я с дрожью подтягиваю колени к груди. Вода капает на глаза.

– Я так рада, что ты успокоилась, – говорит Аннетт, проводя пальцами по моим мокрым волосам.

«Это только потому, что я представляю себе, как убью тебя во сне», – думаю я.

***

Я ем фасоль и консервированную морковь. Не жалуюсь на горький привкус от белого порошка, который, как я видела, она тайком подсыпала в сковородку.

Мне хочется только спать. Аннетт с удовольствием мне это позволяет. Лежа в кровати, слышу, как она колет дрова. Она заходит, вся в поту, и моет руки перед тем, как приготовить консервированные овощи себе на ужин.

На третий вечер она приносит мне тарелку кукурузы. Я слишком устала, чтобы поднять голову с подушки. Она кормит меня с пластиковой вилки, зараз засовывая по несколько зерен. Я складываю их за щекой, как хомяк.

– Я и сама справлюсь, – говорю я.

Аннетт улыбается мне тонкими губами и вручает мне вилку.

– Последний раз, когда я тебя видела, тебе еще нужна была помощь с молнией на зимнем пальто.

«Потому что я никчемная, – хочется мне сказать. – Из-за тебя я даже сэндвич себе нормально заказать не могу. Потому что ты добивалась того, чтобы мы всегда в тебе нуждались».

Вот только не Джос: мать никогда не была ей нужна. В отличие от меня, маленькой плаксы, которая расстраивалась по любому поводу: из-за застрявшей застежки на молнии, жвачки на подошве. Мама, мама, Джос, помогите.

Она уходит, не заметив, что я сунула вилку под простынь.

Я дожидаюсь, пока пропадет тусклый свет масляных ламп в гостиной, просачивающийся из-под двери, и выползаю из постели.

Сегодня видно только половину луны, поэтому приходится искать их на ощупь – винтики, которые держат железный брус под кроватью. Один шевелится под пальцем. Я благодарю про себя извечную любовь отца к дешевому дерьму: этот брус он, скорее всего, украл с чьей-то лужайки.

Основание вилки не помещается в верхнюю резьбу винта, хотя мне удавалось до этого убедить себя, что все получится. Я краснею, по затылку скатываются капли пота. Было бы проще, если бы было хоть что-то видно.

Наклоняю вилку, чтобы она попала в винт. Задерживаю дыхание и делаю поворот слишком сильно – пластик вот-вот треснет. Наклоняюсь, чтобы аккуратно провернуть вилку, и нажимаю на винт.

Приходится потратить несколько минут, но винт начинает поддаваться. Может, мне в тюрьме не придется так уж плохо. К тому моменту, как винт выскакивает, меня прошибает пот. И это только первый из них. Повторяю процесс, спина футболки вся мокрая, а лицо стало красным как помидор.

Когда откручиваю второй винт, брус отскакивает. Внутри он как будто полый, но и так сойдет, надеюсь. Пробую вклинить его конец между подоконником и замком, но он все время соскальзывает. Мне нужен настоящий лом, осознаю я с болью поражения.

Глаза щиплет. Я сдерживаю рыдания и поддеваю дужку под замком. Дергаю ее на себя, пока не начинает казаться, будто сейчас сломаю руки.

Замок ломается первым. Он отскакивает прямо в окно, на стекле появляется трещина. Я сую брус в трещину, пока не начинает поддаваться окно, а за ним и москитная сетка, и я поднимаюсь на подоконник. Рама царапает мне спину, но я так счастлива, что мне почти не больно.

Я на свободе. Выбралась из проклятой хижины.

Я бегу. Нет, скорее, ковыляю. Камни и ветки протыкают мягкую, мясистую часть стоп, но я не останавливаюсь, пусть вокруг и темно, а мне ничего не видно. Мне даже непонятно, куда я бегу – в гору или с горы.

Я очень, очень устала. Вижу свет: оранжевую лампочку на крыльце. Иду дальше, мимо дома. Тут мне никто не поможет, даже если будет ловить связь. Уж лучше быть с матерью, чем стучаться к кому-то, вроде мужчины, которого мы с Декером встретили у магазина в Бэр-Крике. Как говорится, знакомое зло лучше незнакомого.

Я иду, пока ноги не стираются в кровь, а тело не перестает выдерживать мои рыдания. По моим прикидкам, иду уже почти час, а города все не видно. Впереди еще долгие часы темноты.

Нахожу темное место между двумя деревьями, куда не попадает свет луны, пристраиваюсь на боку и засыпаю.

***

Когда просыпаюсь, солнце висит в море оранжевых, желтых и розовых оттенков. Первое, что я слышу, – лай собак и голоса: их два, мужские.

Втягиваю шею, как черепаха. Убеждаю себя, что мне пришел конец.

Из-за дерева появляется мужчина. На нем коричневая униформа, на кармане рубашки – значок. Немецкая овчарка у него на привязи замечает меня и начинает лаять.