– Тесса, я была мертва внутри. Я потеряла обеих дочерей…

– Не говори так. – Голову затуманило. – Не притворяйся, будто мы умерли, когда я сижу рядом с тобой.

На меня накатывает тошнота, резко и тяжело. Я заставляю себя посмотреть матери в глаза.

– Джослин убежала, потому что узнала правду о себе? Что вы с папой ее украли?

– Что ты такое говоришь? – мама нервничает. – Тесса, с тобой все в порядке?

Ощущение, как будто моя голова ничего не весит. Перед глазами пляшут черные точки.

– Со мной все нормально. – Слова липнут к небу. – Я хочу поговорить о Джос. О Мэйси.

Аннетт берет мою руку в ладони. Ее лицо смазывается в пятно.

– Мэйси? Кто такая Мэйси?

Я падаю в кресло, в ушах звенит. Кажется… кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Давай дойдем до приемной. Я найду врача…

Я поворачиваю голову вбок, где был мужчина в халате, евший буррито, но его нет. Аннетт помогает мне встать, к голове приливает кровь.

– С тобой все хорошо, – шепчет мне на ухо Аннетт. Я обмякаю, кажется, на меня глазеют люди.

– Надо выйти на улицу, дойти до травмпункта, – говорит мать. Она проводит меня через вход для посетителей. Мне в лицо ударяет холодный воздух, а потом сильная влажность. Это не дорога до травмпункта. Мы на улице. Я складываюсь пополам, Аннетт помогает мне выпрямиться, говорит, что надо пройти всего чуточку…

Открывается дверь автомобиля, и я заползаю на заднее сиденье, кажется, пикапа, на мою спину ложится рука. Где-то вдалеке кричит голос: «Нет, нет, НЕТ», но у меня не работают конечности.

Последнее, что я слышу перед тем, как перед глазами чернеет, – это мамин голос.

– Мы наконец-то были в безопасности, Тесса. Зачем ты так?

Лицо чешется от шерсти. Легкий аромат розового крема, каким сестра намазывала руки каждую ночь перед сном.

Я открываю глаза, думая, что мне снится сон о старом доме. Зрение проясняется, и я вижу, что с меня свешивается коричневое вязаное одеяло, касаясь дощатого пола. В старом доме были ковры.

Я сажусь, к голове приливает кровь. Пробегаю пальцами по одеялу, подношу его к лицу и вдыхаю запах, хотя мне достаточно и одного его вида. Оно мое.

Было моим.

Вылезаю из постели и мелкими шагами подхожу к единственному окну в комнате. Сквозь него струится солнечный свет – насилие над моим зрением.

Солнце. Сейчас утро. Мысли постепенно начинают укладываться в голове.

Джимми Возняк мертв. Он вышиб себе мозги прямо на наших с Кэлли глазах.

Много часов в полицейском участке. Потом больница. Какао с матерью.

Долбаное какао.

Подбегаю к двери, меня разрывает гнев. Дергаю ручку: заперто. Хлопаю ладонью по двери и кричу.

– Что ты со мной сделала?

Она не идет. Я то колочу в дверь, то ору: «Что ты сделала со мной? ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА СО МНОЙ?».

Ладонь становится красной и сырой, я бросаюсь на кровать и кричу. Но знаю, что это бесполезно, – знала еще тогда, когда выглянула в окно и не увидела ничего, кроме неба и деревьев.

Мать привезла меня на Медвежью гору, где меня никто никогда не найдет.

***

Когда я снова просыпаюсь, чувствую запах печеных бобов. Лежу смирно, пока в замке поворачивается ключ.

– Проголодалась? – спрашивает мать.

Я ничего не говорю.

– Я просто хотела, чтобы ты успокоилась. – Она садится в ногах одноместной кровати, балансируя со стеклянной миской на подносе. – Мы с тобой со всем разберемся.

Она сует мне в руку пластиковую вилку и предлагает миску. Я остро ощущаю, как давно не ела.

– Что ты подложила мне в питье? – я кладу вилку и гляжу на нее.

– Тесса…

– Я ни хрена не буду есть, пока ты мне не скажешь, что ты со мной сделала и зачем.

Мать открывает и закрывает рот, выдавливает из себя улыбку.

– Пойдем на кухню, я приготовлю тебе что-нибудь другое. Обещаю: ничего не подложу. Сама проследишь.

Я иду за ней в гостиную этой хибары. Вся мебель сделана из хлипкой древесины, как будто ее мастерили три поросенка. За сиденьями возле камина есть уголок с крохотной кухней. В другом конце комнаты закрытая дверь, примыкающая ко входной двери.

– Там заперто, Тесса, – предупреждает меня мать. – И на много миль вокруг никого нет.

Она усаживает меня на диван напротив кухонного уголка. Я наблюдаю, как она открывает банку с фасолью и греет ее на дровяной печке. Замечаю, что руки у мамы крепкие, здоровые, и я представляю себе, как она сама колет дрова.

На одном из ящиков висит замок, и мне остается только догадываться, что там хранится еще утварь. На меня накатывает волна дурноты. Неужели она планировала это с тех пор, как узнала, что я вернулась в Фейетт?

Аннетт ставит передо мной фасоль на кофейный столик, сделанный из треснутого пня. Я не обращаю внимания на миску.

– Если ты мне не расскажешь, кто убил Лори, тебе придется вынести отсюда мой изможденный труп.

– Лори убил Уайатт Стоукс, – говорит мать. Она не смотрит на меня, когда произносит это.

– Он этого не делал, – говорю я. – Это была Джослин? Джослин ее убила?

Аннетт глядит в окно. Она ничего не отрицает, но зачем защищать Джослин сейчас? И лгать мне, когда я взаперти и мне некому об этом проболтаться?

Мать прижимает руку к моей щеке. Рука загорелая, мозолистая. Я воображаю, как она стискивает шею Лори.

Держись от меня подальше.

Мать не защищает Джослин. Она никогда не защищала ее.

– Господи, Лори знала, – говорю я. – Той весной Аманда Стивенс покончила с собой после того, как в Сеть утек анонс книги Бренды Дин. Фото Мэйси было во всех новостях – так Лори и вычислила. Тебе пришлось убить ее, чтобы она никому не сказала.

Взгляд матери останавливается на мне.

– Перестань.

– Поэтому ты не боролась с бабушкой за меня, – говорю я. – Ты не пришла за мной и не стала звонить в полицию, потому что не могла рисковать, что все узнают, что ты – ненормальная похитительница детей…

Аннетт молниеносно кидается на меня, останавливая поток слов сильной пощечиной. Она прицелилась слишком низко и попала мне в челюсть. Я облизываю губу – крови нет. Она глядит на меня и морщится, как будто не верит, что пошла на такое.

Она никогда, никогда не била меня или Джослин.

Я бросаюсь на Аннетт, но она закрывается от меня локтем. Заставляет меня сесть на диван. Я пытаюсь освободить руку из ее захвата, но она сильнее.