Отец был сильным. Я – слабая.

Аннетт хватает меня за челюсть.

– Открой рот.

Я сжимаю челюсти, но она давит мне на лицо, пока у меня не начинают слезиться глаза. Я открываю рот и ненавижу себя за то, что дала волю слезам. Аннетт засовывает руку мне в рот и кладет таблетку ближе к глотке, ведет меня на кухню и заставляет запить ее водой. Руку она держит у меня на затылке. Я дергаюсь, чтобы засунуть в горло палец, но она хватает меня за руку.

– Если тебя стошнит, придется повторить процедуру, – говорит она мягко.

Она заставляет меня сесть на диван, а сама садится на другой его конец, наблюдая за мной. Я гляжу на нее в ответ, пока у нее не вырастает еще одна пара глаз, а голова не раскалывается на две части. Я закрываю глаза, борясь с новой волной тошноты. Даже если бы у меня получилось выблевать то, что она мне дала, уже слишком поздно. Когда я просыпаюсь, мне становится еще хуже: видимо, эффект от таблеток, которые она мне дает, накапливается.

С того времени как Аннетт забрала меня из больницы, вряд ли прошло больше дня. Мэгги придется выждать минимум сорок восемь часов, чтобы полиция позволила ей доложить о пропаже человека. Скорее всего, я пробуду тут дольше, пока до кого-нибудь не дойдет, что я ушла с матерью не по своей воле.

Я трогаю карман, в котором вчера ночью лежал телефон. Аннетт точно его забрала, хотя от него здесь не будет толка: батарея села еще несколько часов назад.

Я проваливаюсь в туманное пространство между сном и явью и оказываюсь на переднем сиденье маминой машины восемь лет назад. Выкарабкиваюсь из нее, мои маленькие ножки путаются в обертках от фастфуда, и я бегу по шоссе.

Однажды она дала мне сбежать, и по выражению ее лица понятно, что она никогда не допустит этого снова.

Я просыпаюсь на диване. Поднимаю руку, чтобы вытереть слюну, засохшую в уголке рта, и выплевываю ругательство. На моих запястьях пластиковая стяжка. Поднимаю руки ко рту и пытаюсь разгрызть пластик. Челюсть болит, как будто во сне я скрипела зубами. А может, это побочный эффект от таблеток.

Звук открывающейся передней двери заставляет меня опустить руки. Дверь отворяется, и плечом вперед заходит Аннетт. В руках у нее наколотые дрова.

– Хочу пить, – хриплю я.

Аннетт кивает и кладет поленья.

– Я налью воды.

Я наблюдаю за изгибом ее спины, как она склоняется над печкой. Она зажигает спичку и бросает ее в розжиг, ставит на решетку кастрюлю.

– Жарковато для чая, – говорю я.

Она оглядывается на меня из-за плеча.

– Это вода из ручья. Я ее кипячу, чтобы было безопаснее пить.

– Ты накачала меня таблетками и похитила, а теперь волнуешься, что я подхвачу бактериальную инфекцию?

Аннетт широким шагом подходит ко мне, садится на противоположный край дивана, ее взгляд на мгновение задерживается на моих запястьях.

– Ты – моя дочка и должна быть рядом со мной. Не говори так обо мне.

– Что ты меня похитила? – Меня трясет, и я опираюсь на подлокотник. Щиколотки тоже сцеплены пластиковой стяжкой. Глаза Аннетт сконцентрированы на мне. Они карие, как и у нас с отцом. Раньше мне никогда не казалось странным, что только у Джос глаза зеленые.

– Папа не знал, что она не твоя, да? – спрашиваю я. – Она сказала ему, кто она такая на самом деле, в тюрьме, много лет назад. Знаешь, что он сделал? Он попытался получить награду от семьи Мэйси Стивенс.

Аннетт встает, подходит к печке и проверяет кастрюлю с водой.

– Бабушка мне рассказала о ребенке, – кричу я в истерике, отчаявшись вытянуть из нее ответ, – о том, который умер.

Аннетт вздрагивает всем телом.

– Поэтому ты украла Джос? Алан не стал бы заводить с тобой еще одного ребенка?

Она молча открывает буфет и достает стакан – банку из-под джема с Томом и Джерри на этикетке, одну из тех, что мы оставляли и мыли, чтобы потом из них пить.

– Твой любимый, – говорит она с кривой улыбкой.

– Отвечай! – кричу я. – Зачем ты ее забрала?

Она закрывает глаза, переносясь куда-то в собственный мир.

– Ты никогда не поймешь, что такое настоящий страх, пока у тебя не появится ребенок, Тесса. Знаешь, что я увидела в лице женщины по телевизору, когда она поняла, что ее ребенка нет в живых?

Аннетт шевелит поленья в печке и снова поворачивается ко мне.

– Облегчение, а не страх. Джослин со мной было безопаснее.

– Это не ее имя! – кричу я. – Ее звали Мэйси!

У меня сводит желудок, пока она проверяет воду, как будто меня и не слышала.

– Нужно больше дров, – говорит она. – Пойду на улицу, наколю еще.

В ее голосе слышится предупреждение, ясное как день. Аннетт – топор. Тесса – напичканная таблетками и ни на что не способная. Когда за ней закрывается дверь, я закрываю глаза. Я не дам себе заплакать: она снова даст мне снотворное или, того хуже, попытается меня утешить.

Я наблюдаю, как потрескивает пламя в печке. Наверно, дрова сырые после дождя, который прошел вчера ночью. Оглядываю кухню: пластиковые стяжки висят на некоторых ящиках.

Жду, пока за окном не послышится стук топора, и сажусь. Чуть подвигаюсь, ставлю ноги на пол и медленно, нерешительно встаю. Я чуть шатаюсь, но обретаю равновесие.

Крепче сжимаю стянутые вместе лодыжки и прыгаю на кухню.

Аннетт оставила один ящик открытым, но у меня внутри все сжимается, когда вижу его содержимое: пластиковые вилки, ножи, салфетки, все в упаковках из разных фастфудов.

Гляжу на печку и, увидев, что Аннетт оставила рядом с кастрюлей, чувствую, как к каждой клетке тела приливает адреналин.

Коробок спичек.

Я еле засовываю их связанными руками в передний карман джинсов. Одергиваю футболку, насколько могу, и шаркаю обратно до дивана. Спустя несколько секунд возвращается Аннетт, ее руки пусты.

– Дереву надо просохнуть, – говорит она. – Поеду в магазин, привезу бутилированной воды.

Она подходит к дивану и помогает мне встать.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Я не могу оставить тебя здесь, – говорит она. – Прости, Тесса.

Аннетт кладет руку мне на бедро, чтобы направить меня в спальню. У меня в горле появляется комок, пока она сажает меня на кровать и поднимает на нее связанные ноги.

Футболка задирается. Не успела я ее одернуть, как взгляд Аннетт падает на мой карман. Она прощупывает его, не меняясь в лице. Вытаскивает коробок спичек.

Сует их себе в карман и запирает за собой дверь. Я кричу до тех пор, пока не чувствую полное опустошение и не теряю голос.