— Тогда я приглашу тебя в гости, — ядовито усмехнулась Лес, но, увидев, как вспыхнули глаза мага, быстро пошла на попятную. — Извини, глупая шутка. Но ты прав в одном. Мне придется сложно. Вот только я маг, и у меня побольше возможностей не допустить в браке измен.

— И сама изменять тоже не собираешься, — произнес маркиз, и вопроса в его словах не было.

— Не собираюсь, ты прав. Я видела, что случилось с Аурианом и Минастасией, видела двор и сотни семей, в которых измены превратили жизнь в ад. Лучше ругаться и мириться, чем с каждой такой изменой становиться все дальше и дальше друг от друга, пока у чужих не станет теплее, чем в собственном доме. Как бы то ни было, супруг или супруга, родители и дети — это самое дорогое, что у нас есть, наш тыл, наша спокойная гавань, и пускать туда акул я не собираюсь. И что бы ни случилось, даже если в какой-то момент я решусь завести любовника, это будешь не ты, потому что я слишком уважаю и ценю тебя. И хочу, чтобы остался моим другом и советником.

— Мне будет тяжело, — вздохнул Кайлар.

— Я тебе нравлюсь, но ты меня не любишь, — повторила она те же слова, что говорила недавно графу. Она видела любовь и знала, что у обоих мужчин ее нет. Во всяком случае, по отношению к ней.

— Откуда тебе знать? — возмутился маркиз. — Если ты не любишь, то с чего решила, что другие не способны?

— Ты меня сейчас оскорбить пытаешься? — устало поинтересовалась Лес. — Что ж, если я не права, призови богов в свидетели. Скажи, что любишь меня, и если они подтвердят, то я расторгну брак. Официального объявления еще не было.

— Боги короновали тебя!

— Ладно, возьму любовником. Ну… готов? — не отставала Лес и протянула серебряный кинжал магу. Но тот лишь смотрел и не спешил брать оружие. — Вот и ответ, — вздохнула она. — Кайлар, не надо. Давай останемся друзьями.

— Хорошо, Амилес, как захочешь, я не вправе перечить будущей императрице, — усмехнулся мужчина, заставив ее поморщиться. — Но если что — я первый в очереди на твою постель.

— Первый в очереди будущий император. Ты только второй, — отзеркалила его усмешку герцогиня.

— Второй после императора? Что ж, тоже неплохо. Ладно, — он встал с кресла, — я, пожалуй, пойду, мне надо подумать. Не могу обещать, что останусь во дворце, но ты всегда сможешь на меня рассчитывать.

— Останешься, тебе слишком надоело пить с Горантаром. Тут веселее.

— Кстати, я тут слышал, что ты недовольна магами, которых я тебе посоветовал.

— Не всеми… но некоторых заменю, — твердо произнесла Лес.

— Не волнуйся. Я специально подобрал таких, чтобы как спецы были неплохие, но с дисциплиной и амбициями были проблемы.

— Ты что, проверял меня? — А вот это был сюрприз.

— Типа того. Просто подумал, что ты рано или поздно начнешь от них избавляться, ну и будешь чувствовать себя виноватой передо мной или, наоборот, помощи попросишь. А я за это… кхм… что-нибудь выторговал бы, — бесшабашно улыбнулся мужчина. — Кто же знал, что ты у меня окажешься такой железной леди. Ну и… ты была настолько самоуверенной…

— Ну ты и сволочь! — выдохнула Лес, на что этот нахал лишь рассмеялся и покинул кабинет. Лишь только захлопнулась дверь, девушка облегченно вздохнула, и улыбка сама собой пропала с ее лица. Покосившись на подсвечник, она одним движением руки загасила свои особые свечи и быстро вытащила их из подставок, заменив на обычные. Свои функции они исполнили, погасили огонь гнева, сделав убедительным каждое слово герцогини, и теперь отправились в стол до следующего раза. Увы, Амилеста отчетливо это понимала, без этих свечечек ни Тиан, ни Шайт не ушли бы отсюда ее друзьями, не поверили и не приняли ее слов, не стали бы советниками и помощниками. И пусть это было не совсем честно по отношению к ним, но Лес прекрасно осознавала, что иногда маленькая ложь идет во благо, а правда приносит боль и муки, кто бы что ни говорил. Ведь не сотвори она своей магией эту небольшую ложь, двое прекрасных магов и мужчин стали бы ее врагами, не простив. А врагов Лес не привыкла оставлять за спиной. Так что… можно считать, что таким образом она спасла им жизни. Так что… все правильно.

Большой парадный зал центрального дворцового Храма сегодня был ослепительно белым. Все, включая окна, было завешено белыми полотнами с серыми руническими вязями, символизирующими ту сторону бытия. В ту же ткань были одеты и придворные, и стража, и даже сам император. Рядом с ним было пусто, лишь в паре шагов замерли маркиз Шайт и советник Гевор, малознакомый мужчина в форме, граф Тиан, еще двое, мужчина и девушка, в которых некоторые опознали помощников герцогини Шаон. Вот только ни ее, ни личного секретаря среди тех, кому позволили находиться невдалеке от императора, не было. Как и не наблюдали капитана Орона и лорда Керта. Кто-то даже спрашивал про баронета Ярдо и с трудом сдерживал вскрики удивления, услышав новости. Шепот придворных разносился по залу, они задавали друг другу вопросы, не понимая, что происходит. Куда делся приближенный круг императора, почему погиб его высочество, что вообще происходит и почему вот уже в который раз лихорадит сам дворец. Только самому императору не было дела до этих сплетен. Он стоял и смотрел на завернутое в ритуальный саван тело. Минуты текли, все ждали последнего луча солнца, когда по традиции начнется прощание с умершим.

Молодой жрец выглянул в окно и, удостоверившись, что солнце село, сделал знак остальным, и тут же синхронно со всех окон сдернули покрывала, открывая вид на окрасившееся багрянцем небо. Низкий звук гонга пронесся над головами, объявляя, что время пришло. Все перешептывания тут же прекратились, стоило императору поднять голову и обвести пустым взглядом зал.

— Здесь, — начал Ауриан, и его глухой голос, усиленный магией жрецов, разнесся по залу, — лежит тело моего сына и наследника Эталиона, который должен был стать следующим правителем… но не стал.

Император держался прямо, глаза лихорадочно блестели, но на лице не отражалось ни одной эмоции. Правитель должен быть сильным, он должен уметь переносить все, и если он вправе посылать чужих детей на смерть, то и о своих горевать прилюдно не имеет права. Это удел повелителей. И Ауриан с достоинством держал удар.

— Мой сын погиб, исполнив свой долг наследника и будущего правителя. Подлый удар врага отнял его у нас. Я не буду рассказывать вам, кто и почему это сделал. Это дело тайной канцелярии и стражи. Лишь скажу, что виновный уже наказан и больше не сможет никому причинить зло. Никому не позволено покушаться на Эталион и его правителей. За это одно наказание — смерть! — Голос императора набрал силу, и последнее слово буквально хлестнуло всех своей мощью, заставив многих опустить глаза. Да, император мог быть не просто жестким, жестоким, особенно к врагам и предателям, и сейчас лишний раз напомнил об этом. — Наш враг хотел лишить нас главного — будущего, — уже спокойнее произнес Ауриан. — Трон Эталиона вправе занимать лишь истинный наследник, без древней крови повелителей мы станем такими же, как все. Только она может управлять теми могучими силами, что заложили в эти земли наши предки и боги. И те, кто предает род Эльтар, предают не императорскую семью, они предают себя, своих близких, родных, своих предков и родину. Все те, кто помогал врагам уничтожить род Эльтар, помогали уничтожить себя. Но мой сын остался истинным сыном рода Эльтар и спас не только меня, но и своего брата, — произнес Ауриан, и общий вздох изумления пронесся по залу. Народ начал изумленно переглядываться, не решаясь высказать вслух. — Да, вы не ослышались. Согласно закону одаренного бастарда я признаю своего сына и представляю вам наследника рода Эльтар и его супругу, будущих правителей Эталиона, благословенных богами и признанных истинными правителями, — лорда Ардара и леди Амилесту, — прозвучал его голос, и откуда-то из темноты за спиной императора вышли двое… Слишком хорошо знакомые многим. Бывший секретарь и придворный маг. Общий вздох изумления сменился шоком и повторными вздохами, когда двор заметил сияние императорских регалий. Это не шутка и не магия, никто и ничто не могли заставить сиять полный комплект украшений повелителей. И если сейчас они мерцали, то это говорило только об истинности слов его величества. Боги и сама страна признали их, и никто и ничто не вправе оспаривать их решения. И даже за любой намек или сомнение полагалось изгнание.