— И твой отец… он убил его ножом?

— Нет. — Голос Скотта всё так же спокоен. — Из карабина.Своего,30—06. В подвале. Но, Лизи, это не то, что ты думаешь.

Не в ярости, вот что он пытается ей сказать. Она в этомуверена. Не в ярости, а хладнокровно. Вот о чём она думает под конфетнымдеревом, когда всё ещё представляет себе третью часть истории своего жениха подназванием «Убийство святого старшего брата».

Хватит, Лизи, хватит, маленькая Лизи, говорит она себе накухне, теперь очень испуганная, и не потому, что так сильно ошибалась,представляя себе смерть Пола Лэндона. Она испугана, осознав (слишком поздно,слишком поздно), что сделанного вернуть нельзя и отныне придётся жить с тем,что она вспомнила.

Даже если воспоминания безумны.

— Я не должна это вспоминать. — Она сворачивала иразворачивала меню. — Я не должна это вспоминать, не должна; не должна, недолжна вытаскивать мертвецов из могил, должна обойтись без этого безумногоберьма, должна…

— Это не то, что ты думаешь.

Она и дальше будет думать как думала. Она может любитьСкотта Лэндона, но не привязана к колесу его ужасного прошлого и будет думатькак думала. Будет знать что знает.

— И тебе было десять лет, когда это произошло? Когда твойотец?…

— Да.

Всего десять лет, когда его отец убил его любимого старшегобрата. Когда его отец убил его любимого старшего брата. И четвёртая часть егоистории имеет собственную тёмную неизбежность, не так ли? Для неё сомнений вэтом нет. Она знает то, что знает. И тот факт, что ему было только десять лет,ничего не меняет. В другом, в конце концов, он тоже был вундеркиндом.

— И ты его убил, Скотт? Ты убил своего отца? Убил, не такли?

Он опускает голову. Волосы висят патлами, закрывая лицо.Потом из-за тёмного полога волос доносится единственное сухое рыдание. За нимследует молчание, но она видит, как тяжело вздымается его грудь, понимает, чтогорло перехватило. Потом:

— Я ударил его киркой по голове, когда он спал, а потомсбросил в старый сухой колодец. Это было в марте, шёл сильный дождь вперемешкусо снегом. Я вытащил его наружу за ноги. Попытался взять его туда, гдепохоронил Пола, но не смог.

Пыталься, пыталься и пытался, но, Лизи, он не желалотправляться туда. Ничего у меня с ним не выходило. Поэтому я сбросил его вколодец. Насколько мне известно, он и сейчас там, поэтому, когда они продавалидом, я… я… Лизи… я… я… я боялся…

Он слепо тянется к ней, и не будь её там, он бы ткнулсялицом в траву, но она есть, и затем они… Они…

Каким-то образом они…

— Нет! — рявкнула Лизи. Бросила меню, которое свернула чутьли не в трубочку, в кедровую шкатулку и захлопнула крышку. Но уже поздно. Оназашла слишком далеко. Уже поздно, потому что…

Каким-то образом они уже снаружи, под валящим снегом. Онаобняла его под конфетным деревом, а потом (бум! бул!) они снаружи, в снегу.

Лизи сидела на кухне с закрытыми глазами. Кедровая шкатулкастояла перед ней на столе. Солнечный свет, вливавшийся в восточное окно,пробивал веки, превращаясь в тёмно-красный свекольник, который двигался в ритмееё сердца — очень уж быстром ритме.

Она подумала: «Ладно, это воспоминание прорвалось. Но,полагаю, только с ним одним я смогу жить. Только оно одно меня не убьёт».

Я пыталься и пыталься.

Она открыла глаза и посмотрела на кедровую шкатулку, котораястояла перед ней на столе. Шкатулку, которую она так усердно искала. И подумалао словах, сказанных Скотту его отцом: «Лэндоны (а до них Ландро) делятся на дватипа: тупаки и пускающие дурную кровь».

Пускающих дурную кровь среди прочего отличало желаниеубивать.

А тупаки? Тем вечером Скотт рассказал ей и о них. Тупакамион называл растениеподобных кататоников вроде её сестры, которая лежала сейчасв «Гринлауне».

— Если всё это для того, чтобы спасти Аманду, Скотт, —прошептала Лизи, — забудь об этом. Она — моя сестра, и я её люблю, но ненастолько. Я бы вернулась туда… в этот яд… для тебя, Скотт, но не для неё иликого-то ещё.

В гостиной зазвонил телефон. Лизи подпрыгнула, словно ейткнули в одно место шилом, и закричала.

Если Лизи и заговорила не своим голосом, Дарла этого незаметила. Она испытывала слишком уж сильное чувство вины. Но при этом радость иоблегчение. Канти возвращалась из Бостона, чтобы «помочь с Анди». Как будто онамогла. Как будто кто-нибудь мог, включая доктора Хью Олбернесса и весь персонал«Гринлауна, думала Лизи, слушая, как тараторит Дарла.

Ты можешь помочь, — прошептал Скотт, который всегда находил,что сказать. Даже смерть, похоже, не могла его остановить. — Ты можешь,любимая.

— …на все сто процентов её собственная идея, — уверялаДарла.

— Да, да, — прокомментировала Лизи. Она могла бы указать,что Канти и сейчас наслаждалась бы пребыванием в Бостоне в компании мужа,понятия не имея о проблемах, возникших с Амандой, если бы у Дарлы не возниклонасущной потребности позвонить сестре (как говорится, «чтоб жизнь мёдом неказалась»), но меньше всего ей хотелось затевать ссору с Дарлой. А чего ейхотелось, так это поставить эту чёртову кедровую шкатулку под meingottскуюкровать и посмотреть, сможет ли она забыть, где нашла это «сокровище». Пока онаговорила с Дарлой, в голову пришла ещё одна из старых аксиом Скотта: чем большетебе приходится возиться, открывая посылку, тем меньше тебя волнует, что в ней.Лизи полагала, что аксиома эта применима ко всем пропавшим вещам, в частности,к кедровым шкатулкам.

— Её самолёт приземлится в аэропорту Портленда вскоре послеполудня, — продолжала тараторить Дарла. — Она собиралась взять напрокатавтомобиль, но я сказала, нет, это глупо, я смогу заехать в аэропорт и забратьтебя. — Пауза, предшествующая последней очереди. — Ты могла бы встретиться тамс нами, Лизи, если хочешь. Мы бы завернули на ленч в «Снежный шквал»… толькомы, девочки, как в добрые прежние времена. А потом поехали бы к Аманде.

«И о каких добрых прежних временах идёт речь? Тех, когда тыдёргала меня за волосы, или о других, когда Канти гонялась за мной и дразнила«Губки-сиськи у маленькой Лизьки»?» Но сказала другое: