Между тем «боярин» Иван Мартынович Заруцкий тяжело поднялся,побрел к двери, и Марина спохватилась, что так и не поняла, зачем он рвался кней в опочивальню. Не на голые же царицыны ножки полюбоваться!

– Да что случилось? Кого вы искали? – спросила онавслед Заруцкому, но тот не обернулся.

– Эй, пане атамане! – опять разгневаласьБарбара. – Аль не слышишь? Тебя государыня пытает!

Тот поглядел через плечо, буркнул:

– Скажи ей сама! – и скрылся за дверью.

Марина опустила голову, тая улыбку. С тех пор как Заруцкийвдруг появился в той деревенской избе, в Верховье, из-под пола, словно нечистыйиз преисподней, ее жизнь обрела некий новый оттенок. Откровенное, почтиотчаянное обожание, сквозившее в его зеленых глазах, было для Марины словноприправа для пресной обыденной жизни. О, разумеется, она никогда не подавала низнака, вообще виду не показывала, что замечает это, что Заруцкий хоть что-тозначит для нее… Нет, она даже себе в этом не признавалась. Выдавали ее толькосны. Это напоминало ей полудетскую игру, которую вела она некогда с юнымкрасавцем Янеком Осмольским, несусветные черные очи которого и любовь,светящаяся в них, заставляли сердце Марины сладко трепетать. Его убили в ночьтого страшного мятежа на ее глазах, убили, когда он защищал свою возлюбленнуюгоспожу, они даже не поцеловались ни разу, и все, что она могла, это прощальносжать его холодеющую руку.

Но Янек был мальчик – Заруцкий же мужчина. Он чем-тонапоминал Марине ветер, который носится летом над подмосковными просторами.Такой же резкий, жаркий, непредсказуемый.

Она вдруг вспомнила один-единственный раз, когда ееразогрели торопливые объятия мужа: это случилось после того, как Маринаневедомо почему подумала о Заруцком…

Она спохватилась, что Барбара глаз с нее не сводит, изаставила себя принять самый непроницаемый вид. Впрочем, перед Барбаройбессмысленно притворяться, она слишком уж хорошо знает свою панну, видела ее вгоре и радости, отчаянии и надежде, читает ее мысли, кажется, еще прежде, чемони приходят Марине в голову…

– Что случилось? – вновь спросила Марина. –Объясни, чего вы так ломились в мою дверь?

– Нашему храброму атаману почудилось, что Димитрий увас, панна Марианна, – пояснила Барбара. – Уж я ему говорила, чтобыть этого не может, что я верю тем людям, которые рассказывают, будто онбежал, переодевшись крестьянином и зарывшись в навоз, которым были наполненыдровни, и пустился наутек вместе с одним только своим шутом, этим противнымКошелевым, которого наш государь так отличает и называет его Матвеичем! И не яодна убеждала Заруцкого, но он вбил себе в голову, что должен проверить вашуспальню. Конечно, надоело мужику томиться, разлядывая ваши пышные юбки, захотелпосмотреть, что там под ними.

– Какие юбки? Какой навоз?! – растерянно спросилаМарина, с опаской поглядывая на верную подругу: вдруг почудилось, что Барбарасошла с ума. – Ради Христа-Спасителя! При чем тут Заруцкий? Какие дровни?Переодевшись крестьянином?! Ты говоришь, Димитрий уехал из Тушина, переодевшиськрестьянином? Да ты в своем уме, пани Казановская?

По фамилии она называла свою гофмейстерину, а правильнеесказать, наперсницу крайне редко, раз или два в жизни, будучи крайне разозлена.Раньше Барбара при таком обращении робела, как девчонка, но сейчас покраснелаеще пуще, уперла руки в боки и возмущенно выпалила:

– Почему это я сошла с ума? Это, видимо, ваш супругсошел с ума, коли ударился в бегство, не то что с собой не взяв жену, но дажене предупредив ее!

Марина уставилась на нее во все глаза. Сердитое лицо Барбарысмягчилось, губы сложились в жалостливую гримасу:

– Ох, моя маленькая девочка, простите меня. Этагорестная весть…

– Уехал, – перебила Марина ее причитания. –Бросил меня! Испугался!

Барбара тяжело кивнула.

То, что Димитрий преисполнен страха, стало Марине яснодавно. При всей своей наглости он вообще-то был трусоват и частенько опускалруки перед неприятностями, предпочитая, чтобы с ними разбирались другие.Особенно он пугался, когда на него начинали кричать. Рожинский, к примеру, сним вообще не церемонился, и когда задерживалось жалованье, причитавшеесяпольским жолнежам, так орал на «государя» и грозился увести своих шляхтичей,что Димитрий менялся в лице, страшно бледнел, и даже его глаза, и без тогосветлые, казалось, бледнели.

Марине порою казалось, что Димитрий – некий лицедей,взявшийся в угоду кому-то, Бог весть кому, а может, и себе, играть некуювозвышенную роль. Но по жизни он не герой, по жизни его роль – это роль мелкоговоришки, или шута горохового, или мелкого соглядатая и доносчика. Ну, такая ужсудьба у человека, с ней ничего не поделаешь! Здесь, в Тушине, он словно быпроживал чужую жизнь и иногда так ее пугался, что готов был проститься с ней.Однажды, крепко поссорившись с Рожинским, он до того дошел, что решил покончитьс собой. Причем избрал для этого способ, к которому мог прибегнуть толькорусский мужик! Именно после этого Марине стало ясно, что она связала свою жизньотнюдь не с потомком царского рода, а с истинным самозванцем и выскочкой. Убитьсебя Димитрий задумал, выпив неимоверно много водки! Когда Марина увиделаколичество опорожненных жбанов и бутылей, она даже не поверила, что все этопитие могло вместиться в ее мужа. Неудивительно, что некоторое время он валялсякак мертвый. Но постепенно очухался и только долго, очень долго ходил, особенноосторожно неся голову, а порою даже придерживая ее рукой. Так доблестный воинподдерживает раненую руку, оберегая ее…

Конечно, те беды, которые навалились на тушинский лагерь ина Димитрия за последнее время, показались ему невозможными, неразрешимыми!Вступление в пределы России Станислава и его войск заставило необычайновстревожиться поляков, по-прежнему бывших главной поддержкой царька. КогдаСтанислав стал под Смоленском, Димитрий решил, что речь идет только озавоевании этой земли, которой издавна алкала Польша. Кабы так, от Смоленскаможно было бы отречься, чтобы король помог ему овладеть всем остальным на Руси.Но король объявил себя прямым соперником Димитрия, он сам домогался московскойкороны и власти над Московским государством, причем, такое ощущение, именно длясебя, а не для своего сына, королевича Владислава. Король признавал Димитрияобманщиком, не уважал его прав, а значит, не уважал прав и тех поляков, которыеподдерживали его.

Тушинская шляхта взволновалась. Она знала, что основную своюнаграду от Димитрия получит лишь после взятия Москвы, ну а если дорогу перейдеткороль, то не станется ли так, что и тут потеряешь, и там не получишь? Посланцыкороля встретились с посланцами Рожинского, и те заявили весьма твердо: