Кровавые побоища происходили беспрестанно по всей Русскойземле. В одних городах людей сбрасывали с башен или крутого берега в воду, вдругих жарили на огне малых детей перед глазами родителей, отнимали у матерейгрудных младенцев, разбивали их об угол или втыкали на колья, с насмешкоюпоказывая их матерям. Девушек и молодок насиловали бессчетно, до тех пор, покате не умирали. Иные, вырвавшись от врагов, бросались в реку, потому что негдебыло укрыться. Нередко бывало, что мать, спасавшаяся от погони, не в силахдолее терпеть крика и плача голодного ребенка своего, сама убивала его, чтобыпрекратить его крик, который могла услышать погоня. Немало погибло молодцов,которые пытались остановить блудных беззаконников и спасти от оскверненияматерей своих, а сестер – от растления.

Повсюду царили пожары и истребления.

Особенно неистовствовали в своей жестокости казаки. В этомони видели единственный способ выйти из своего униженного положения илирасквитаться за него – и с царскими войсками, защитниками притесняющей ихвласти, и вообще со всяким московским человеком. Они не только грабили то, чтоим годилось, но и уничтожали все подряд ради одной только злобной потехи:бросали в воду и навоз, утаптывали копытами своих лошадей съестные припасы,которые не могли съесть на месте или увезти с собой. Если не удавалось сжечьдом, они непременно старались выломать в нем по крайней мере двери и окна,чтобы сделать его негодным для жилья, жгли домашнюю утварь и всякое имущество.

Зверствам над населением не было числа. Под Владимиром казакпо имени Наливайко – тезка мятежного казацкого атамана, пойманного и казненногополяками за несколько лет до этого, – отметил свой путь кровавыми оргиями,напугавшими даже Сапегу, который ему покровительствовал. Этот Наливайко зарезалсобственноручно девяносто трех человек – мужчин, женщин, детей.

Страна была доведена до ужасного состояния. Города и деревниопустошены; звери поселились в человеческих жилищах, привлеченные запахомкрови, а люди искали последнего прибежища в лесах и норах. Хищные птицыслетались, привлеченные запахом мертвечины, и новые горы воздвигались на Руси –горы трупов. Несколько сот тысяч москвитян погибло тогда. А сколько осрамленобыло женщин, сколько разграблено, разорено добра!

К пущей беде и разорению, крымцы в этот год набегали наюжные пределы государства три раза: ведь земля эта никем не охранялась,Шуйскому главное было – удержаться в столице. Крымцы сжигали деревни, угналимного скота, взяли в плен толпы народу. Они шли как будто помогать царюВасилию, но причинили Московскому государству не меньше вреда, чем поляки ичеркесы, служившие тушинскому царьку.

Раньше в России всякая власть внушала благоговейный трепет.Теперь же во всех бедах винили именно государя – Шуйского. Все чаще, все громчеговорили, что царствование его не благословлено небом, что бедствия Русскойземле посылаются за грехи царя, предательски убившего законного государя, сынаГрозного (тому, что в Тушине сидит подлинный Димитрий, уже никто не верил!).Точно так же бедствия, постигшие Московское царство во время царствованияБориса Годунова, приписывали его грехам… Москва держалась за Шуйского толькопотому, что страшилась разнородного дикого войска «тушинского вора», а вовсе неиз привязанности к своему царю, не из сознания его права.

Все громче звучало по России имя Скопина-Шуйского, которыйодерживал победу за победой, неудержимо приближаясь к Москве.

– Вот, – говорили все в один голос, – воткакой царь нужен России!

И тут на Россию навалилась новая напасть. На Московскоегосударство поднялась Польша! Сам король Сигизмунд двинулся во главе войска иобъявил себя врагом Василия Шуйского.

Надобно сказать, соблазнила его легкая добыча. Прежниепослы, Гонсевский и Олесницкий, воротившиеся из Москвы, рассказывали, чтоШуйского вся Россия едва терпит, что бояре не скидывают его с трона толькопотому, что не хотят попасть во власть обманщика и самозванца. И если бы сейчасвозник на их престоле польский королевич Владислав, они присягнули бы ему совсей охотою, чтобы этим призванием чужеземной царственной крови положить конецСмуте, которой не видели предела…

Эта весть была очень по сердцу королю и панам. Особенноподдерживал выступление канцлер литовский Лев Сапега. Однако, чтобы выступить свойной, нужна была видимая причина, некий приличный предлог, не то, чегодоброго, прослывешь сущим разбойником. Король поручил своему канцлеруЛубенскому составить манифест, который в собственное оправдание отправил паперимскому и в котором говорилось, что еще Иван III неправедно присоединил кМосковии польские земли, а Иван IV превзошел его в этом. В манифесте излагалисьоскорбления и насилия, причиненные Шуйским полякам… Да еще, дескать, и самимосковитяне желают польского правления…

Повод к войне имелся налицо.

Предводительствовать польскими войсками король назначилгетмана Станислава Жолкевского. Этот воинственный шестидесятилетний полководецотличился еще во времена Батория, потом громил на Украине восставшего противполяков Наливайко… Жолкевский не был в восторге от замыслов Сигизмунда идти наРусь, однако все его возражения не имели успеха.

Когда королевское войско вошло в пределы Московии, емунемедля стали содействовать все поляки, служившие и Димитрию.

Настали совсем тяжелые времена. Шуйский едва держался насвоем престоле. Обуреваемый страшными тревогами, он ринулся к той же гадалке,знаменитой юродивой Олене, которая некогда предсказала Борису Годунову скоруюсмерть, а затем пыталась предостеречь первого Димитрия от заговорщиков. Насчетэтого заговора Шуйский все знал лучше других, а потому и верил Олене больше,чем себе самому.

Он отправился к юродивой, которая по-прежнему обитала вподвале разрушенной часовни, втихомолку надеясь на лучшее. Однако вышел от неес больной головой, едва сдерживая слезы. Мало того, что Олена сообщила, что емуостаются считаные месяцы властвовать! Она назвала имя его преемника.

Имя его было Михаил, и Шуйский вдруг понял, что чувствовал всвое время царь Ирод, отдавший приказ погубить всех младенцев мужского пола,чтобы наверняка убить предсказанного мессию. Шуйский готов был сейчас убитьвсякого мужчину или ребенка, крещенного Михаилом!

Он был настолько подавлен, что его мало утешали вести о том,что и положение Димитрия в Тушине стало весьма тяжким…

– Панна, проснитесь! Проснитесь, моя ясна панна!

Послышался голос Барбары, или она в самом деле пришла будитьгоспожу?

Марина с усилием разлепила веки.