– Ты что-нибудь говорил?

– Нет, сэр, – отвечает Джим, – я ничего не говорил, сэр.

– Ни единого слова?

– Да, сэр, ни единого.

– А ты нас раньше видел?

– Нет, сэр, сколько припомню, не видал.

Том повертывается к негру, – а тот даже оторопел и глазавытаращил, – и говорит строгим голосом:

– Что это с тобой творится такое? С чего тебе вздумалось,будто он кричал?

– Ох, сэр, это все проклятые ведьмы, мне хоть помереть в туже пору! Это все они, сэр, они меня в гроб уложат, всегда напугают до смерти!Не говорите про это никому, сэр, а то старый мистер Сайлас будет ругаться; онговорит, что никаких ведьм нету. Жалко, ей-богу, что его тут не было, –любопытно, что бы он сейчас сказал! Небось на этот раз не отвертелся бы! Да чтоуж, вот так и всегда бывает: кто повадился пить, тому не протрезвиться; саминичего не увидят и толком разобрать не могут, а ты увидишь да скажешь им, такони еще и не верят.

Том дал ему десять центов и пообещал, что мы никому нескажем; велел ему купить еще ниток, чтобы перевязывать себе волосы, а потомпоглядел на Джима и говорит:

– Интересно, повесит дядя Сайлас этого негра или нет? Еслибы я поймал такого неблагодарного негра, который посмел убежать, так уж я быего не отпустил, я бы его повесил!

А пока негр подходил к двери, разглядывал монету и пробовална зуб, не фальшивая ли, Том шепнул Джиму:

– И виду не подавай, что ты нас знаешь. А если ночьюуслышишь, что копают, так это мы с Геком: мы хотим тебя освободить.

Джим только-только успел схватить нас за руки и пожать их, атут и негр вернулся. Мы сказали, что и еще придем, если он нас возьмет с собой;а негр сказал: отчего же не взять, особенно в темные вечера, – ведьмы больше втемноте к нему привязываются, так это даже и лучше, чтобы побольше было народу.

До завтрака оставалось, должно быть, не меньше часа, и мыпошли в лес. Том сказал, что копать надо при свете, а от фонаря свет уж оченьяркий, как бы с ним не попасться; лучше набрать побольше гнилушек, которыесветятся, положить их где-нибудь в темном месте, они и будут светитьсяпонемножку.

Мы притащили целую охапку сухих гнилушек, спрятали вбурьяне, а сами сели отдохнуть. Том недовольно проворчал:

– А ей-богу, все это до того легко и просто, что дажепротивно делается? Потому и трудно придумать какой-нибудь план поинтересней.Даже сторожа нет, некого поить дурманом, – а ведь сторож обязательно долженбыть! Даже собаки нет, чтобы дать ей сонного зелья. Цепь у Джима длиной вдесять футов, только на одной ноге, и надета на ножку кровати; всего и дела,что приподнять эту ножку да снять цепь. А дядя Сайлас всякому верит: отдал ключкакому-то безмозглому негру, и никто за этим негром не следит. Джим и раньшемог бы вылезти в Окошко, только с десятифутовой цепью далеко не уйдешь. Простодосадно, Гек, ведь глупее ничего быть не может! Самому Приходится выдумыватьвсякие трудности. Что ж, ничего не поделаешь! Придется как-нибудьизворачиваться с тем, что есть под руками. Во всяком случае, один плюс тут есть:для нас больше чести выручать его из разных затруднений и опасностей, когданикто этих опасностей для нас не приготовил и мы сами должны все придумывать изголовы, хоть это вовсе не наша обязанность. Взять хотя бы фонарь. Если говоритьпрямо, приходится делать вид, будто с фонарем опасно. Да тут хоть целуюпроцессию с факелами устраивай, никто и не почешется, ядумаю. Кстати, вот чтомне пришло в голову: первым долгом надо разыскать что-нибудь такое, из чегоможно сделать пилу.

– А для чего нам пила?

– Как, для чего нам пила? Ведь нужно же отпилить ножкукровати, чтобы снять с нее цепь!

– Да ведь ты сам сказал, что цепь и так снимается, надотолько приподнять ножку.

– Вот это на тебя похоже, Гек Финн! Непременно выберешьсамый что ни на есть детский способ. Что же ты, неужели и книг никаких нечитал? Ни о бароне Трэнке, ни о Казанове, ни о Бенвенуто Челлини?[14] А ГенрихНаваррский? Да мало ли еще знаменитостей! Где ж это слыхано, чтобы заключенныхосвобождали таким простецким способом? Нет, все авторитеты говорят в одинголос, что надо ножку перепилить надвое и так оставить, а опилки проглотить,чтоб никто не заметил, а ножку замазать грязью и салом, чтобы даже самый зоркийтюремщик не мог разглядеть, где пилили, и думал, что ножка совсем целая. Потом,в ту ночь, когда ты совсем приготовишься к побегу, пнешь ее ногой – она иотлетит; снимешь цепь – вот и все. Больше и делать почти нечего: закинешьверевочную лестницу на зубчатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу,потому что лестница коротка – целых девятнадцати футов не хватает, – а там ужтебя ждут лошади, и верные слуги хватают тебя, кладут поперек седла и везут втвой родной Лангедок, или в Наварру, или еще куда-нибудь. Вот это я понимаю,Гек! Хорошо, если б около этой хибарки был ров! Если будет время, так в ночьпобега мы его выкопаем.

Я говорю:

– А на что нам ров, когда мы Джима выкрадем через подкоп?

А он даже и не слушает. Забыл и про меня, и про все насвете, схватился рукой за подбородок и думает; потом вздохнул, покачал головой,опять вздохнул и говорит:

– Нет, это ни к чему, никакой надобности нет.

– Это ты про что? – спрашиваю.

– Да отпиливать Джиму ногу.

– Господи помилуй! – говорю. – Ну конечно, какая же в этомнадобность? А для чего все-таки тебе вздумалось отпиливать ему ногу?