Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того,что стояло на столе, хватило бы на целый десяток семей, и все подавалось горячее,не то что какое-нибудь там жесткое вчерашнее мясо, которое всю ночь пролежало всыром погребе, а наутро отдает мертвечиной и есть его впору разве какому-нибудьстарому людоеду.

Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву,да она того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а это бывает, когдаочень канителятся, я сколько раз видел.

После обеда было много всяких разговоров, и нам с Томомприходилось все время быть настороже, и все без толку, потому что ни про какогобеглого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и намекнуть. Новечером, за ужином, один из малышей спросил:

– Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?

– Нет, – говорит старик, – я думаю, никакого представленияне будет; да и все равно – вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам сБэртоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупредитьвсех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже выгнали из города.

Так вот оно как! Но я все-таки не виноват. Мы с Томом должныбыли спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали и потому,пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вылезли вокно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не верилось, чтобыкто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и не успею намекнутьим, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.

По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит, икак мой родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся переполох,когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про «Жирафа», и пронаше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы вошли в город и дошли досередины, – а было не рано, уже около половины девятого, – глядим, навстречувалит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки идудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащаткороля с герцогом верхом на шесте, – то есть это только я узнал короля сгерцогом, хотя они были все в смоле и в перьях и даже на людей не похожи,просто два этаких громадных комка. Мне неприятно было на это глядеть и дажестало жалко несчастных жуликов; я подумал: никогда больше их злом поминать небуду. Прямо смотреть страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.

Видим, мы опоздали, – ничем уже помочь нельзя. Сталирасспрашивать кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городепошли на представление, будто знать ничего не знают, и сидели помалкивали, покабедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публикаповскакала с мест и схватила их.

Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе не таклегко, как раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чем-то,хотя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват тыили нет – совесть с этим не считается и все равно тебя донимает. Будь у менясобака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она занимаетбольше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого. И Том Сойер то жеговорит.

Мы перестали разговаривать и принялись думать. Вдруг Том иговорит:

– Слушай, Гек, какие же мы дураки, что не догадались раньше!Ведь я знаю, где Джим сидит.

– Да что ты? Где?

– В том самом сарайчике, рядом с кучей золы. Сообрази сам.Когда мы обедали, ты разве не видел, как один негр понес туда миски с едой.

– Видел.

– А ты как думал, для кого это?

– Для собаки.

– И я тоже так думал. А это вовсе не для собаки.

– Почему?

– Потому что там был арбуз.

– Верно, был, я заметил. Как же это я не сообразил, чтособаки арбуза не едят? Это уж совсем никуда не годится! Вот как бывает: иглядишь, да ничего не видишь.

– Так вот: негр отпер висячий замок, когда вошел туда, иопять его запер, когда вышел. А когда мы вставали из-за стола, он принес дядеключ – тот самый ключ, наверно. Арбуз – это, значит, человек; ключ – значит,кто-то там заперт; а вряд ли двое сидят под замком на такой маленькойплантации, где народ такой добрый и хороший. Это Джим и сидит. Ладно, я оченьрад, что мы до этого сами додумались, как полагается сыщикам; за всякий другойспособ я гроша ломаного не дам. Теперь ты пошевели мозгами, придумай план, каквыкрасть Джима, и я тоже придумаю свой план, а там мы выберем, который большепонравится.

Ну и голова была у Тома Сойера, хоть бы и взрослому! По мне,лучше иметь такую голову, чем быть герцогом, или капитаном парохода, иликлоуном в цирке, или уж не знаю кем. Я придумал кой-что так только, радиочистки совести: я наперед знал, кто придумает настоящий план. Немного погодяТом сказал:

– Готово у тебя?

– Да, – говорю.

– Ну ладно, выкладывай.

– Вот какой мой план, – говорю. – Джим там сидит или ктодругой – узнать нетрудно. А завтра ночью мы достанем мой челнок и переправимплот с острова. А там, в первую же темную ночь, вытащим ключ у старика изкармана, когда он ляжет спать, и уплывем вниз по реке вместе с Джимом; днембудем прятаться, а ночью – плыть, как мы с Джимом раньше делали. Годится такойплан?

– Годится ли? Почему ж не годится, очень даже годится! Нотолько уж очень просто, ничего в нем особенного нет. Что это за план, если сним никакой возни не требуется? Грудной младенец – и тот справится. Не будет нишума, ни разговоров, все равно что после кражи на мыловаренном заводе.

Я с ним не спорил, потому что ничего другого и не ждал, затонаперед знал, что к своему плану он так придираться не станет.

И верно, не стал. Он рассказал мне, в чем состоит его план,и я сразу понял, что он раз в пятнадцать лучше моего: Джима-то мы все равноосвободим, зато шику будет куда больше, да еще, может, нас и пристрелят, поего-то плану. Мне очень понравилось. «Давай, – говорю, – так и будемдействовать». Какой у него был план, сейчас говорить не стоит: я наперед знал,что будут еще всякие перемены. Я знал, что Том еще двадцать раз будет менятьего и так и этак, когда приступим к делу, и вставлять при каждом удобном случаевсякие новые штуки. Так оно и вышло.