– Так это ты наконец! Неужели приехал?

Не успел я и подумать, как у меня вылетело:

– Да, мэм.

Она схватила меня за плечи, обняла крепко-крепко, а потомвзяла за обе руки и давай пожимать, а у самой покатились слезы – так и текут пощекам; она все не выпускает меня, пожимает мне руки, а сама все твердит:

– А ты, оказывается, вовсе не так похож на мать, как ядумала… Да что это я, господи! Не все ли равно! До чего же я рада тебя видеть!Ну прямо, кажется, так бы и съела… Дети, ведь это ваш двоюродный брат Том!Пойдите поздоровайтесь с ним.

Но дети опустили голову, засунули палец в рот и спрятались унее за спиной. А она неслась дальше:

– Лиза, не копайся, подавай ему горячий завтрак!.. А то,может, ты позавтракал на пароходе?

Я сказал, что позавтракал. Тогда она побежала в дом, тащаменя за руку, и детишки побежали туда же следом за нами. В доме она усадиламеня на стул с продавленным сиденьем, а сама уселась передо мной на низенькуюскамеечку, взяла меня за обе руки и говорит:

– Ну вот, теперь я могу хорошенько на тебя наглядеться! Господиты мой боже, сколько лет я об этом мечтала, и вот наконец ты здесь! Мы тебя ужедва дня ждем, даже больше… Отчего ты так опоздал? Пароход сел на мель, что ли?

– Да, мэм, он…

– Не говори «да, мэм», зови меня тетя Салли… Где же это онсел на мель?

Я не знал, что отвечать: ведь неизвестно было, откуда долженидти пароход – сверху или снизу. Но я всегда больше руководствуюсь чутьем; атут чутье подсказало мне, что пароход должен идти снизу – от Орлеана. Хотя мнеэто не очень помогло: я ведь не знал, как там, в низовьях, называются мели.Вижу, надо изобрести новую мель или позабыть, как называлась та, на которую мысели, или… Вдруг меня осенило, и я выпалил:

– Это не из-за мели, там мы совсем ненадолго задержались. Унас взорвалась головка цилиндра.

– Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?

– Нет, мэм. Убило негра.

– Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь.В позапрошлом году, на рождество, твой дядя Сайлас ехал из Нового Орлеана на«Лалли Рук», а пароход-то был старый, головка цилиндра взорвалась, и человекаизуродовало. Кажется, он потом умер. Баптист один. Твой дядя Сайлас знал однусемью в Батон-Руж, так они знакомы с родными этого старика. Да, теперьприпоминаю: он действительно умер. Началась гангрена, и ногу отняли. Только этоне помогло. Да, верно, это была гангрена – она самая. Он весь посинел и умер –в надежде на воскресение и жизнь будущего века. Говорят, на него смотреть былострашно… А твой дядя каждый день ездил в город встречать тебя. И сегодня опятьпоехал, еще и часу не прошло; с минуты на минуту должен вернуться. Ты бы долженбыл встретить его по дороге… Нет, не встретил? Такой пожилой, с…

– Нет, я никого не видал, тетя Салли. Пароход пришел рано,как раз на рассвете; я и оставил вещи на пристани, а сам пошел поглядеть городи дальше немножко прогулялся, чтобы убить время и прийти к вам не очень рано,так что я не по дороге шел.

– А кому же ты сдал вещи?

– Никому.

– Что ты, деточка, ведь их украдут!

– Нет, я их хорошо спрятал, оттуда не украдут, – говорю я.

– Как же это ты позавтракал так рано на пароходе?

Дело тонкое, как бы, думаю, тут не влопаться, а сам говорю:

– Капитан увидел меня на палубе и сказал, что мне надопоесть, до того как я сойду на берег; повел меня в салон и усадил за свой стол– ешь не хочу.

Мне стало до того не по себе, что я даже слушать ее не могкак следует. Я все время держал в уме ребятишек: думаю, как бы это отвести их всторонку и выведать половчей, кто же я такой. Но не было никакой возможности:миссис Фелпс все тараторила без умолку. Вдруг у меня даже мурашки по спинезабегали, потому что она сказала:

– Ну что же это я все болтаю, а ты мне еще и словечка несказал про сестру и про всех остальных. Теперь я помолчу, а ты рассказывай.Расскажи про них про всех, как они поживают, что поделывают и что велели мнепередать, ну и вообще все, что только припомнишь.

Ну, вижу, попался я – да еще как попался-то! До сих пор богкак-то помогал мне, это верно, зато теперь я прочно уселся на мель. Вижу – ипробовать нечего вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй, тутопять придется рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот, но она вдругсхватила меня, пихнула за спинку кровати и говорит:

– Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так – теперь хорошо.Сиди и не пикни, что ты тут. Я над ним подшучу… Дети, и вы тоже молчите.

Вижу, попал я в переплет. Но беспокоиться все равно нестоило: делать было нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока громгрянет.

Я только мельком увидел старика, когда он вошел в комнату, апотом из-за кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему испрашивает:

– Приехал он?

– Нет, – отвечает муж.

– Гос-споди помилуй! – говорит она. – Что же такое могло сним случиться?

– Не могу себе представить, – говорит старик. – По правдесказать, я и сам очень беспокоюсь.

– Ты беспокоишься! – говорит она. – А я так просто с умасхожу! Он, должно быть, приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, яуж это предчувствую.

– Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.

– О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно,приехал! А ты его, наверно, прозевал. Он…

– Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что идумать. Просто голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже перепугался. Инадеяться нечего, что он приехал, потому что прозевать его я никак не мог.Салли, это ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось с пароходом!

– Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, ктотоедет?

Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было.Она живо нагнулась к спинке кровати, подтолкнула меня, и я вылез; когда старикотвернулся от окна, она уже успела выпрямиться и стояла, все сияя и улыбаясь,очень довольная; а я смирно стоял рядом с ней, весь в поту. Старик воззрился наменя и говорит:

– Это кто же такой?

– А по-твоему, кто это?

– Понятия не имею. Кто это?