– А дней, тетушка, дней… Сколько их прошло?

– Дней? Ай, запамятовала я уже. Ну дай сосчитаю. Прибежал твой дядька в средень, а теперь уже вторень. Поди ж, почти неделя.

– А девушка, красивая такая, сюда приходила?

– Лежи-ка, ишь, разошелся! Да, была какая-то прачка. Самая обычная девка: ни кожи, ни рожи, одни кривляния. Искала дядьку твоего, Галем его кликала. Наглая барышня! В мои-то годы таким бы мамка уже уши пообрывала.

Момо оскорбился, что его красавицу посчитали за обычную, но смолчал. И только шепнул, пересиливая слабость в теле:

– А что вы ей сказали?

– Что ушел он, сказал, что надолго. Что племянника его пырнули. Ну, пересказала все. А, и дядька ж твой просил передать, если не помрешь, что жди его нескоро и что… Что ж он там говорил, забыла уже. А-а-а… Что твой долг перед ним увеличится, он всему счет ведет.

Момо вздохнул. Он лежал под грубым одеялом, и мысли его занимала только милая Барбая. Не нападение, не пылающая боль в боку, не помощь Юлиана, – сердце его охватила любовная лихорадка, и он, еще по-детски наивный и не умудренный опытом, уже думал только о том, как бы вновь увидеться со своей возлюбленной.

Впрочем, все-таки некоторая доля признательности пусть и вспыхнула в сознании мимика, который привык жить за счет других, но тут же потухла из-за усталости. Момо прикрыл глаза под непрерывную болтовню травницы, которую было не остановить, и уснул с последней мыслью о том, что когда выздоровеет, то обязательно все объяснит Барбае.

Он так и не догадался, что Юлиан, не веря его обещаниям, пошел за ним и следовал в тени до самого прилавка с яблоками. И не будь рядом этого «вымогателя», Момо бы без препятствий закололи, как свинью, думая, что это сын советника. Так бы и закончилась его история, история мальчика, названного старой женщиной в честь козы.

Повзрослев, Момо будет часто обращаться воспоминаниями в эти годы и удивляться – как же эгоистична молодость, зацикленная исключительно на своих чувствах. Ведь тогда он даже не поблагодарит своего спасителя, уверенный, что вся вина лежит на его облике, но впоследствии будет искренне об этом сожалеть.

Стоохс.

2154 год, весна.

Аммовский лес нависал над тропой. Был он окутан мглой, дремуч и стар, как сам мир. Тропа непрерывно тянулась вдоль него и разделялась в одном месте. Прямо – к Торосу, направо – на восточные равнины, продуваемые сейчас ветрами, а влево – сквозь лес, по одноименному Лесному тракту.

Здесь на перепутье стояла деревенька Лесохолмовка. А около нее, подле молельной поляны, где располагались утопленные в землю камни с выбитыми лицами Ямеса, разбили бивак. Море огней от него колыхалось ковром в ночи, уходя далеко за горизонт.

Наступила середина весны, но на дальнем севере после заката землю еще укрывал иней. От этого глеофский караул, который гулко шагал по окраине лагеря, кутался в теплые плащи и с тоской глядел на юг. Не дело это, ворчали глеофяне, что у Черной Найги уже все давно расцвело, а тут из зеленого только чертовы ели и мхи.

В палатках бивака собрались группы по интересам. Оттуда доносились пьяный хохот и визги девок, которые были вечными спутницами всех войск во все времена. Над самым крупным шатром, стоящим, будто пастырь над овцами, развевалось знамя Глеофа – коронованный меч на алом полотне. Рядом собралась многочисленная охрана, которая отправляла зевак прочь.

В шатре этой ночью заседал военный совет.

Внутри сидело десять господ, а также множество секретарей и слуг. Император Кристиан, уже захмелевший, хохотал, слушая доклад герцога Круа. Герцог же хмурился. Он ждал, пока мальчик уймет свою веселость, сделает глоток-два Летардийского Золотого и вернется к делу. Ждали и все вокруг. Иногда кто-нибудь смотрел на противоположную от императора сторону стола, где сидел Белый Ворон, но потом тут же отводил взгляд. Не из неуважения, а скорее от страха.

– Няня, налей еще вина, – обратился к невесомой, как перышко, старушке Кристиан.

Та встала, покачала осуждающе головой и налила вина на донышке. Затем поднесла кубок, украшенный яхонтами. Кристиан выпил все разом. Платочком няня вытерла ему губы, с печалью вспоминая, как сильно изменялся выращенный ей мальчик, когда пошел проститься с умирающим отцом-императором.

* * *

В тот день было студено. Граго буйствовал и пронизывал холодом весь Мечный замок в Глеофе. Тогда камины горели во всех жилых помещениях, чтобы хоть как-то прогреть ледяной склеп.

Старик Авгусс II лежал под тяжелыми одеялами, пропахший лекарствами и испражнениями. Тело его было исчерчено язвами, трупными пятнами, и время от времени император харкал кровью на сложенные в несколько слоев тряпочки.

– Умирает император! – вещали во дворце.

Няня Таля тогда прижимала к себе маленького Кристиана, гладила его по мягким вихрам и обнимала. Ребенок, оставшись без матери и теперь еще отца, целыми днями плакал. Тонкий, бледный, взращенный за слюдяными окнами, расписанными молитвами Ямесу, он не знал, что такое зеленая трава, не знал, каково это – лежать под голубым небом. Домом ему были мрачные покои, где его заперли, пока совет из герцогов, графов и баронов решал, как рассудить власть, как убрать мальчишку с дороги.

Тогда фаворитом аристократии стал великий лорд Борже из земель вдоль Черной Найги. Именно он и предложил пригласить магов с Юга и впустить в управление иноземных мерифиев – для передачи опыта. И хотя граф был выходцем из наемников, получившим владения от удачного брака на вдове, все пророчили, что трон займет именно он.

В тот день замок окружила снежная завеса. В тишине залов раздался грохот окованных сапог. В детскую комнату на женской половине замка вошли гвардия и придворные. Маленького Кристиана повели прощаться с отцом.

Няня Таля, которая заменила ребенку и мать, и бабушку, хотела уж было последовать за всеми, но ее осадила стража.

– Только наследник! – качали они головами. – Это священное таинство передачи власти!

Но Кристиан тогда вцепился такой сильной хваткой в няню, так завопил и зарыдал, что пришлось уступить – и старушка стала сопровождать его до самой императорской опочивальни.

Тяжелая дверь с вырезанными на ней коронованными мечами отворилась. Повеяло спертым запахом гнили и нечистот вперемешку со златовиком. Пахло больной старостью. Пахло смертью.

Стража затолкала Кристиана в огромную, холодную комнату, которую не мог протопить даже камин с целой сосной.

– Подойди, дитя мое, – раздался сиплый голос с кровати.

Любопытная Таля тогда успела заметить едва живой труп в объятиях десятка алых одеял. Кристиан сделал неуверенный шаг к отцу. Дверь закрылась. Старушка замерла у коридорного окошка и смахнула слезу, переживая за своего Кристиана. Такой маленький, думала она, а уже такой несчастный. Еще дитя, а уже враг многим только из-за своего статуса преемника.