Испугавшись глухого рыка графа, Ройс громко расплакался и вцепился матери в волосы. Где-то во дворе, прячась по закоулкам, побелели прислуга и гвардейцы. Никто и никогда ранее не слышал, чтобы граф Тастемара срывался на крик.

Филипп попытался силой вырвать ребенка из рук Йевы, но та, будто безумная, не давалась, прикрывала его плащом, изворачивалась и стонала. Пока, наконец, сама того не осознавая, не замахнулась рукой. На щеке графа отпечатался удар от пощечины.

– Только пальцем коснитесь его. И я тотчас отправлю в Йефасу завещание! Клянусь! Клянусь на крови!

Филипп замер. Он сначала ухватился за щеку и побледнел, вперившись неверящим взглядом в дочь, которая смела угрожать ему. Затем злость разлилась на его лице краснотой, заходили на его челюсти желваки. Йева, не выдержав, отвернулась, разрыдалась еще пуще, прижала к себе дрожащего от страха Ройса и уперлась спиной в гобелен на стене – дальше отступать было некуда.

Граф резко развернулся и вышел из зала наружу. Дверь, которой он хлопнул со зла, разлетелась на щепки. Каменная кладка у входной арки сотряслась, как, казалось, задрожал и весь замок.

Вопил Ройс, рыдала Йева. Она гладила ребенка по лбу, целовала его в нос-картошку и тут же заливала его макушку слезами.

– Я люблю вас, папа, – шептала она, дрожа всем телом. – Люблю всем сердцем, как родного, хоть вы мне и не родны. Я знаю, я у вас одна осталась… Простите, но я не могу… Не могу поступить иначе.

Меж тем Филипп сам вывел из денника своего коня, сам взнуздал, оседлал и вскочил на него. Конь под ним хрипел, бил копытом и боялся хозяина. Перепуганная от криков господина гвардия тоже выводила своих лошадей, безо всякого приказа. Все опускали глаза и тряслись. В обоз спешно укладывали зерно. Замковые слуги продолжали прятаться в амбарах и на сеновале. Из щелей двери пристройки выглядывали Роллон и Бавар, толкая друг друга.

Роллан ткнул соседа в бок и что-то промычал, не имея возможности говорить.

– Нет, – был ответ Бавара. – Он не убил его.

Филипп послал коня рысью к воротам. В полной, зловещей тишине спешно взбирались в седло и гвардейцы. Они растянулись вереницей и догоняли уже покидающего Офуртгос графа. Йева глядела из-за порога, прижимала к себе дитя и плакала. Она чувствовала, что только что предала отца в его глазах.

Элегиар.

2154 год, весна.

Момо сидел на портновском столе и вдевал нить в иглу. И качал ногой, отчего процесс шитья замедлялся.

А за окошком меж тем была весна. На скате крыши, которую мог видеть юноша, сидели бок о бок два щегла и пили из водоотводного желоба – ночью был сильный дождь. Момо замер и залюбовался парой птиц, прервав на мгновение свою работу. А где-то там же, думал он, среди лачуг его ждала Барбая. Его красавица с пухлыми, нежными губами и стройным станом. А он здесь шьет, как болван, чтобы снять эту чертову маговскую метку!

В дверь настойчиво постучали, и Момо от неожиданности вздрогнул. Он знал, кто явился к нему. Но все равно до последнего надеялся, что когда-нибудь этого стука не случится. Вздохнув, он отложил иглу и откинул на стол рубаху из праздничного красного хлопка – соседи-оборотни заказали ее ко дню Химейеса. Жаль, в этом году у Момо нет шанса отметить праздник пышно, как он хотел – с вином и жареным кроликом. А все из-за этого упыря, который сейчас стоял с другой стороны двери и настойчиво стучал.

Юлиан приходил раз в две-три недели, иногда реже, и забирал львиную долю из того, что заработал Момо, оставляя тому подачки на еду. Приходил уже почти с год.

Поначалу юноша думал, что быстро вернет 355 серебряных, которые насчитал ему этот вымогатель. Но оказалось, что честным трудом заработать их было много сложнее. Недели тянулись, обращаясь в месяца, и вот скоро уже снова лето, а Момо не вернул еще и четверть. Со временем его благоговейный страх перед вампиром, который больше не угрожал и не скалился, а говорил спокойно, стал иссякать. Будь Момо мудрее, он бы сообразил, что его стали больше опекать, нежели довлеть над ним, стали давать ему жизненные советы. Но он был еще ребенком и потому видел в этом вампире скорее докучающую угрозу, которую следовало перетерпеть, чтобы дальше зажить спокойно.

В одно время он думал и о побеге – скрываться ото всех, переселяясь в новый район, ему было не привыкать. Однако его пугала невидимая метка. А вдруг он не сможет убежать и демонологи обнаружат его по этой маговской метке?

– Да ну иду я, иду, – вздохнул он.

Помявшись с надеждой, что беда исчезнет сама по себе, он почесал шею и направился открывать дверь, распахнул прохудившуюся дверь. И тут же отшатнулся, когда мимо него прошел длинноногий Юлиан. Натянуто улыбнувшись, Момо наблюдал, как вампир сначала подозрительно осмотрел комнатушку, затем подошел к окну, перевесился через подоконник и всмотрелся куда-то вдаль.

– Ну здравствуй, – наконец, отошел от окна Юлиан. – Чего так мялся? Не хотел открывать?

– Ой, нет, да что вы, почтенный. Я всегда рад вам, как родной матушке!

Вспомнив, что мать мальчика была блудницей, Юлиан вздернул в иронии бровь, но смолчал.

– Ну что же, Момо, чем порадуешь меня сегодня?

– Да вот, шью…

– Много заработал за две недели?

– Нет, – мрачно ответил Момо, а про себя подумал «Жадный упырь». – Немного, пара серебряных. Но это уйдет на нитки, иголки, мел. А еще надо сатриарайской шерсти докупить на жилетку соседу. В лавке у…

– Давай что есть.

Попирая всю родню этого кровососа, Момо засеменил к сундуку, достал из его угла кошель, спрятанный под тряпьем, и только хотел открыть, но его уже забрал из рук Юлиан.

– А говорил, мало. Вот, шесть набралось уже, – сказал вампир. – Себе оставь два на еду и ткани, тебе хватит. Не смотри так, не сверкай глазами, Момо. Меньше потратишь на вино и пиво, но с голода не умрешь, благо, ты не исключительно плотояден, как другие оборотни. И что же ты, кстати, в чужом обличье-то ходишь, а?

Вздохнув, юноша вернул себе свой облик, став гораздо ниже ростом, и замялся с ноги на ногу, намекая всем видом, что этому упырю-вымогателю здесь не рады. Но тот продолжал стоять и осматриваться.

– А теперь слушай меня, Момо. Очень серьезно слушай! В «Толстом гусе» поговаривают, что в последнее время туда снова стал захаживать черноволосый северянин. Да не один, а в сопровождении некой юной прачки.

– Врут! – и Момо покраснел.

– Даже сама Барбая, которая поймала меня за локоть в таверне, приняв за некоего Галя, заглядывающего к ней в лачужку за городом день назад?

– Это случайно вышло. Вот клянусь вам. Я с того момента ни монетки не украл! Клянусь! Ну вы, – напряженно забегал глазами по полу Момо. – Вы же согласитесь… Она же симпатичная, почтенный Юлиан? А что вы ей сказали?