Дальнейшие геномные исследования показали, что перуанский патоген родом из Африки и в Перу попал в 1970-е гг., во время масштабной иммиграции африканцев. Подтвердилось и то, что в перуанских водах тоже присутствует африканская форма V. El Tor. Причиной тяжкого микробиального испытания, выпавшего на долю Латинской Америки, стала не завезенная недавно бактерия, а выжившая в окружающей среде.

В январе 1991 г. в перуанских водах для вибриона сложились идеальные условия – лето и непрекращающийся Эль-Ниньо. В жару вибрионы размножаются быстро, а люди, стремясь утолить жажду, пьют больше воды – и чистой, и неочищенной. Перетекание патогена произошло, когда рыбаки продавали на берегу улов. Вибрионы, присутствовавшие в организмах моллюсков и рыб, попали в город, завершив цикл «человек – окружающая среда – человек». Затем патоген начал распространяться другим способом – от человека к человеку. Сырая рыба и морепродукты оказались троянскими конями, внутри которых таился холерный вибрион – так он добрался до населения Лимы и других городов. В тот момент подозрение главным образом пало на севиче – блюдо из сырой рыбы, маринованной в соке лайма и приправленной луком, перцем чили и травами. Это блюдо составляло основу рациона, потому что рыба стоила дешевле мяса и курятины и служила основным доступным источником белка. Министерство здравоохранения запретило продажу севиче и призывало перуанцев не готовить его дома.

В течение следующего года из 22-миллионного населения холерой заболели 300 000 человек, хотя болезнь была хорошо изучена и ее можно было не только предотвратить, но и лечить с помощью пероральной регидратации. Проблема заключалась в том, что перуанские города страдали от нищеты, перенаселенности и антисанитарии, как Лондон, Париж, Неаполь и остальная Европа в XIX в., что и делало их столь благоприятными для классического холерного вибриона. К такому недвусмысленному сравнению прибег столичный новостной журнал Caretas в марте 1991 г., когда ежедневно заболевали 1500 человек: «Как это ни ужасно, сегодня санитарные условия в Лиме такие же, как в Лондоне XIX века»{117}.

Инфраструктура перуанской столицы была перегружена из-за роста городов. Население Лимы увеличилось до 7 млн человек, из которых 4 млн проживали в трущобах, где не хватало ни места, ни воды, ни канализации. Газета The New York Times так описывала эти pueblos jóvenes: «…просто ряды картонных лачуг без крыш, полы земляные, электричества и водопровода нет. Дети играют снаружи среди мусора. Собаки роются в помойных кучах в поисках еды»{118}. Два миллиона жителей имели доступ всего к двум источником воды – реке, куда сбрасывались нечистоты, и приезжающим грузовикам-цистернам. Хранили воду в грязных баках и канистрах.

К несчастью, на протяжении 1980-х гг. бедность в Лиме росла экспоненциально, в то время как перуанская экономика пребывала в состоянии, которое пресса характеризовала как «свободное падание». Сократилось промышленное и сельскохозяйственное производство, число безработных и частично занятых возросло до 80 %, гиперинфляция достигла 400 % в год, а реальная заработная плата сократилась вдвое. Люди повсеместно недоедали и голодали, а инфекционная заболеваемость, в частности туберкулезом и гастроэнтеритом, резко выросла. Ситуацию сильно ухудшала и непрерывная партизанская война, подогреваемая экономическим кризисом. Война, происходившая в условиях пароксизма насилия с обеих сторон, велась перуанской армией против двух хорошо организованных, но враждебных друг другу революционных сил: маоистской партии «Сияющий Путь» (Sendero Luminoso), основанной в 1980 г., и просоветского повстанческого движения имени Тупака Амару, последнего правителя инков. В ходе конфликта погибло почти 20 000 человек, а небезопасная обстановка в сельской местности привела к сокращению сельскохозяйственного производства и миграции в города, уже и без того перенаселенные.

Когда в Конгрессе США проходило расследование эпидемии в Латинской Америке, председательствующий Роберт Торричелли, представитель Демократической партии, заключил, что в причинах медицинского кризиса, постигшего Перу, нет никаких сомнений. Торричелли объяснил, что холера – классическая социальная болезнь бедности. На протяжении 1980-х гг. Всемирный банк, Международный валютный фонд и Агентство США по международному развитию проповедовали доктрину структурной перестройки, вынуждая страны третьего мира придерживаться экономической политики невмешательства. Понукаемые таким образом правительства латиноамериканских стран поддерживали ничем не ограниченные рыночные силы, одновременно сокращая государственные расходы на здравоохранение, жилищное строительство и образование. Холера же процветает в условиях бедности, а не экономического роста. Торричелли объяснял:

…это олицетворение проблемы задолженности, отказа от теории «просачивания благ сверху вниз», что и определяло политику развития более десяти лет. ‹…›

Это происходит исключительно из-за неприемлемых санитарных условий, потому что у людей нет доступа к чистой воде. Это последствия потерянного десятилетия Латинской Америки{119}.

Торричелли умолчал лишь о том, что накануне вспышки холеры президент Перу Альберто Фухимори довел кризис до финального крещендо, приступив к реализации программы жестких мер бюджетной экономии, известной в народе «Фухи-шок». Даже советник Фухимори по экономической политике Эрнандо де Сото, сокрушаясь о последствиях принятой программы, сделал в феврале 1991 г. категорическое заявление: «Это крушение общества, вне всяких сомнений»{120}.

События в Латинской Америке в 1990-е гг. отчетливо выявили отличия современной холеры от классической. Поскольку эпидемии, вызванные V. El Tor, далеко не такие смертоносные, как те, что вызывала V. cholerae, они не порождают апокалиптический ужас, беспорядки и массовое бегство. За все десятилетия начиная с 1960-х гг. в странах Америки, Африки и Азии не повторились те социальные потрясения, через которые прошли европейские города, столкнувшиеся с холерой в XIX в.

Однако современная холера оставляет после себя долгосрочные и болезненные последствия. Самое очевидное заключается в том, что она мгновенно и повсеместно приводит к людским страданиям и отнюдь не малой смертности. Кроме того, она перегружает довольно слабую систему здравоохранения, отнимает скудные ресурсы, необходимые для решения других задач, и разрушает экономику, отражаясь на торговле, инвестировании, туризме, занятости и на охране общественного здоровья. В контексте христианства эпидемия холеры приводит еще и к повышению религиозности. В Перу, например, холеру повсеместно воспринимали как проклятье Божье. Журналисты сообщали, что в народе она считалась «чем-то библейским», современным эквивалентом казней египетских. Более того, журнал Quehacer прямо выразил эту идею, предположив: «Тому, с чем столкнулись мы, не позавидовал бы даже фараон Египта с его десятью язвами»{121}.

Однако самое стойкое последствие холерной эпидемии – угроза повторения. Седьмая пандемия, в отличие от классических предыдущих, длится уже более полувека и, судя по всему, идти на спад не собирается. Она может вызвать вспышку всюду, где по-прежнему существуют нищета и антисанитария, где отсутствует качественное водоснабжение. В 2018 г. ВОЗ сообщила, что «в мире ежегодно регистрируется от 1,3 млн до 4 млн случаев заражения холерой и 21 000–143 000 случаев смерти от нее»{122}.

Постоянная угроза, сосредоточенная в Азии, Африке и Латинской Америке, несет дополнительный риск из-за изменений климата. В отсутствие научно-технологических мероприятий, таких как эффективная вакцинация, санитарные реформы или масштабные программы повышения качества жизни в уязвимых странах, глобальное потепление, несомненно, будет способствовать выживанию V. El Tor, увеличению числа вспышек и их тяжести. Нам еще очень далеко до победы над современной холерой, и пока ее можно назвать инфекционным заболеванием, постоянно возникающим повторно.

Гаити после 2010 года

Эпидемия на Гаити, начавшаяся в 2010 г. и по состоянию на середину 2018 г. все еще не завершившаяся, – важное напоминание об опасности современной холеры. На Карибские острова ее занесли непальские солдаты, прибывшие на Гаити в рамках миротворческой миссии ООН. Опасаясь политических и финансовых последствий подобного признания, Организация Объединенных Наций с большим запозданием все же подтвердила, что среди непальского контингента действительно было несколько легких случаев заболевания. К сожалению, миротворческие силы не наладили должным образом процесс утилизации экскрементов и просто сливали их в реку Артибонит. Для жителей долины, через которую протекает река, она служит источником питьевой воды, обеспечивает бытовые и сельскохозяйственных нужды. По словам специалистов, сброс нечистот в реку Артибонит – примерно то же самое, что горящая спичка, брошенная в сухом лесу: неизбежно обернется пожаром.

В октябре 2010 г. такая спичка чиркнула на Гаити, в беднейшей стране Западного полушария, где сложились идеальные условия для распространения холеры. Для нормального здорового существования у гаитян не было практически ничего. Они жили впроголодь и даже голодали, уже страдали непомерным множеством заболеваний, обусловленных бедностью, медицинская и санитарная инфраструктуры в стране находились в зачаточном состоянии, а у населения не было коллективного иммунитета к болезни, о которой в этом полушарии не слышали больше века.

Почву для переноса бактерий подготовило сильное землетрясение в октябре 2010 г. Сейсмические толчки привели к переселению людей,