попытке защитить свои рубежи от микробов правительство Италии прибегло к подобным мерам даже в 1884 г. Но в 1880-е, как до этого и в 1830-е, такая стратегия оказалась контрпродуктивной, поскольку лишь поспособствовала распространению холеры и общественным беспорядкам, спровоцировав массовое бегство и крах экономики. Поэтому в борьбе с холерой от противочумных мер отказались.

Другие стратегии, принятые в ходе эпидемий холеры, оказали куда более положительный эффект. Например, в некоторых регионах были организованы добровольческие и муниципальные службы помощи, которые снабжали людей одеялами, едой и лекарствами. Кроме того, органы местного самоуправления запрещали массовые мероприятия, регулировали процедуру захоронения, организовывали кампании для уборки улиц и очистки выгребных ям, жгли серные костры, закрывали производства, выделяющие вредные запахи, и оборудовали изоляторы для заболевших.

Что в итоге помогло и в какой степени – неизвестно. Однако эпидемии холеры, как оказалось, самоограничивались и спустя несколько недель душераздирающих страданий стихали и заканчивались. Во время неаполитанской эпидемии 1884 г. первые случаи заражения предположительно имели место во второй половине августа. В полную силу болезнь разбушевалась в начале сентября, а ее последнюю жертву похоронили 15 ноября. Холера осаждала город два с половиной месяца и унесла жизни примерно 7000 человек, число заболевших составило 14 000.

Холерный террор: социальная и классовая напряженность

Распространение холеры в городе усиливало социальную напряженность и часто приводило к насилию и бунтам. Одной из причин была разительная несправедливость: бремя болезни и смерти, как мы уже убедились, всецело обрушивалось на бедняков. У многих очевидная невосприимчивость богатых горожан к заразе вызывала вопросы и подозрения. Почему врачи, священники и чиновники перемещались по неблагополучным районам невредимыми, посещая пациентов и требуя соблюдать правила охраны здоровья, в то время как вокруг люди повально мучились и умирали?

У этой неуязвимости были веские эпидемиологические причины. Пришлые, появлявшиеся в зараженном районе в разгар чрезвычайной ситуации, в отличие от местных, жили в совершенно иных бытовых условиях. Способ передачи у холеры очень специфический, так что заезжие должностные лица, медики и священники не сильно рисковали. Они ведь не проживали в многоквартирных домах, которые посещали. Не ели и не спали в одном помещении с больными, не пили воду из резервуаров во дворах. К тому же они не ели фрукты, овощи и морепродукты с местных базаров и регулярно мыли руки.

Однако и без того перепуганным жителям нищих кварталов многое казалось подозрительным, и очень скоро разлеталась молва, что нездешние замешаны в бесовских кознях, а цель их – истребить бедняков в самой настоящей классовой войне. Ведь холера начиналась внезапно, и симптомы были таковы, что мысль об отравлении напрашивалась сама собой. Захоронение умерших строго регламентировалось: участие общины было исключено, покойных изымали у родни и бесцеремонно уносили, хотя те еще дергали конечностями, словно живые. Да и вообще, с чего вдруг эти пришлые, которых раньше тут в глаза не видали, заинтересовались здоровьем бедняков и тем, как они живут? Все это вызывало очень много вопросов. И когда в общине начиналась вспышка заболеваемости, то складывалось ложное впечатление, что чем активнее в дело вмешиваются посторонние, тем сильнее разгорается эпидемия. В умах людей, страдающих от нее больше всего, причина и следствие менялись местами.

Однако в Неаполе в 1884 г. ничто не подкрепило ходившие в народе конспирологические теории больше, чем поведение самих муниципальных чиновников в первые недели эпидемии. Власти города организовали специальные команды, которые мы сейчас назвали бы медицинскими бригадами или дезинфекционными отрядами. Они были вооружены и действовали практически как войска на вражеской территории. Охотно демонстрируя силу, они вламывались в дома, порой среди ночи, и требовали от всполошенных жильцов выдать тяжелобольных родственников для изоляции и лечения в отдаленной больнице, где, по слухам, их убивали. Эти же бригады отбирали у домочадцев заболевшего бесценные для бедняков вещи – постельное белье и одежду, которые надлежало сжечь, а затем принудительно окуривали и очищали помещения. Городские службы вели себя настолько бесцеремонно, что в прессе их повсеместно порицали, впрочем восхищаясь рвением и критикуя за методы. Как признался позже мэр города, одобренный им регламент действий в основном привел к росту недоверия и активному сопротивлению.

Люди даже помыслить не могли, что у властей благие намерения. Население сделало собственные выводы, и стоит ли удивляться, что в прессе стали появляться сообщения о «классовой ненависти», кипящей в Нижнем городе, и что чиновники жаловались на, как им представлялось, «невообразимое сопротивление низов мерам, направленным на их же спасение»{113}. Знаменательным и повторяющимся выражением народного протеста стало ритуализированное гражданское неповиновение, принимавшее различные формы. Одна из них – пищевая. Городские власти развесили объявления, рекомендовавшие исключить из рациона незрелые и перезрелые фрукты. Затем была предпринята попытка добиться соблюдения этой рекомендации посредством тщательной проверки рынков с конфискацией и уничтожением подозрительных продуктов. В ответ неаполитанцы устроили серию продовольственных демонстраций. Протестующие собирались на площади перед зданием муниципалитета и заставляли ее корзинами с инжиром, дынями и другими фруктами. Затем демонстранты принимались поглощать запретные плоды без всякой меры, а сочувствующие аплодировали и делали ставки, кто больше съест. Все это время они выкрикивали обзывательства в адрес чиновников.

Или же люди препятствовали муниципальным служащим, когда те пытались бороться с эпидемией при помощи очистительных серных костров. Горожане ненавидели эти костры, потому что от них шел вонючий едкий дым, который выкуривал из канализации на улицы полчища крыс. Французский доброволец, ставший свидетелем чрезвычайной ситуации, писал:

Никогда не забуду… эти знаменитые серные костры. Свежего воздуха в Нижнем городе не хватает и в обычное время, но с приходом холеры даже на самой высокой точке Верхнего Неаполя стало не продохнуть. Как только наступал вечер, серу жгли повсюду – на каждой улице, во всех переулках, галереях и посреди площадей. Как же я ненавидел эти серные пары! Серная кислота обжигала нос и горло, выедала глаза и иссушала легкие{114}.

Поэтому горожане сходились, чтобы мешать дезинфекторам исполнять свои обязанности, и тушили разведенные только что костры.

Точно так же жители Нижнего города нарушали запрет властей на общественные собрания. Многосотенные процессии кающихся грешников в терновых венцах маршировали по улицам, неся перед собой иконы, и отказывались подчиниться требованиям полиции немедленно разойтись. В сентябре, когда Неаполь традиционно чествует своего небесного покровителя, горожане праздновали как обычно – в больших компаниях, с горами фруктов и морем вина.

Еще жестче народ воспротивился постановлению здравоохранной службы, которая предписывала информировать городской совет обо всех случаях желудочно-кишечных расстройств, то есть диареи. Тут муниципалитет и районные управы натолкнулись на непреодолимую стену неповиновения. Коса холерной эпидемии нашла на камень эпидемии укрывательства. Жители Нижнего города повсеместно отказывались докладывать мэрии о случаях заболевания в их семьях и защищали свое имущество от очистительного пламени. Когда же врачи с вооруженной охраной все-таки заявлялись в дом без приглашения, жильцы не пускали их и баррикадировали входы в квартиры. Люди были готовы там же и умереть, только бы не попасться в заботливые руки этих незваных чужаков. Случалось, что сбегалась целая толпа и незадачливых врачей заставляли вскрывать склянки, которые были при них, и пить содержимое – настойку опия или касторовое масло, считавшиеся у местных ядом.

За этим нередко следовало физическое насилие. Прибытие врачей с конвоем могло легко обернуться потасовкой. Чужаков встречали враждебные толпы местных жителей, выкрикивающих оскорбления и обвинения в убийствах. Иногда врачам и санитарам крепко доставалось: их сталкивали с лестниц, избивали и закидывали камнями. Во время чрезвычайного положения неаполитанские газеты пестрели заметками о «беспорядках», «мятежах» и «бунтах». Жителей Нижнего города называли «зверьем», «сбродом», «скудоумным плебсом» и «чернью». По словам мэра, с помощью самодельного метательного оружия разгневанные горожане нанесли врачам и сопровождающим их охранникам немало травм.

Иногда непрошеное медицинское вмешательство разжигало полномасштабный бунт. Так случилось, например, в районе Меркато, когда эпидемическая вспышка еще не разгорелась в полную силу. 26 августа доктор Антонио Рубино из муниципальной службы был направлен в сопровождении полиции в заведомо неблагополучный с эпидемической точки зрения многоквартирный дом, чтобы осмотреть больного ребенка. Там врача и полицейских поджидала толпа местных, вооруженных булыжниками и кричавших: «Хватай! Хватай их! Они пришли убивать нас!»

Рубино и его конвой спас прибывший наряд военной полиции, которую вызвал проходивший мимо дворник. К тому моменту толпа разрослась до нескольких сотен человек, и появление спецназа только накалило атмосферу. Вооруженная камнями толпа, собиравшаяся напасть на доктора, бросилась вымещать ярость на солдат.