всем и каждому. И хотя все равны, но у Ньютона заслуг больше, чем у его дворецкого.

Я приободрился, сказал живее:

– Да, конечно. Но почему сразу не подсказала?..

Она улыбнулась.

– Все должны решать сами. А вот когда уже решил и даже сделал, я и говорю, что ты, Сиявуш, молодец.

– Дашь пряник? – спросил я.

– Дам, – пообещала она. – Ты заработал. И смог в одиночку.

Я пробормотал:

– Сам удивляюсь.

Ее лицо заметно посерьёзнело, напряглось, пахнуло космическим холодом.

– Что? – спросил я.

Она сказала слегка сдавленным голосом:

– Выброс в левом рукаве галактики… Бозонная буря из глубин… Нужно затрапить… Погоди, я сейчас…

Через пару секунд её лицо порозовело, глаза блеснули радостью.

– Все проще, чем думала. Ребята успели, я только дотронулась…

– Не обожглась? – спросил я с трепетом, трудно представить, что одновременно трудится где-то в межзвёздном пространстве, ставит заглушки на чёрные дыры, перестраивает космос, а здесь осторожно прикасается к воспоминаниям старых добрых и не совсем добрых времен. – Там тоже… непросто?

Она отмахнулась.

– Да пустяки, работа всегда работа. Иногда творческая, чаще рутинная, но всё равно надо. Галактику обезопасили, теперь это наш задний двор, но с метой посложнее, там всё иное, от структуры до масштабов… Так что дальше с воскрешательством?

– Рутина, – ответил я ей в тон. – Лучше скажи, как ты?

Она правильно поняла вопрос, взгляд стал серьёзным и пытливым.

– Женщины живучее. Справилась, хотя не без потерь. А потом просто шла дальше, это помогало.

– А сейчас?

– Счастлива, – ответила она и добавила чуть тише, – почти во всём. А ты?

Я ответил честно:

– Нет. Всё есть, как и хотел, но…

Она помолчала, на меня поглядывала искоса, испытующе.

– Дискомфорт?

– Да, что-то не так. Вроде бы всё есть, но чего-то нет. Пустота. Почему-то её всё больше.

Она чуть помедлила, взглянула испытующе.

– Дальше воскрешение пойдёт уже руками тех, кого ты вырвал из тех тёмных времен. Не сегодня, но так будет правильно. Они лучше тебя знают в их эпохе достойных и недостойных. Но что будешь делать теперь ты?.. Снова в прежнее полусонное?

Я взглянул ей в глаза.

– Да как-то теперь… всё не очень. Знала, как будет?

Она покачала головой.

– Знать такое заранее… бестактно. И некрасиво. Словно подсматривать. Все люди свободны и потому непредсказуемы.

Я не сводил с неё взгляда.

– Даже сингуляры не знают нас наперед?

Она медленно кивнула.

– Можем, но не значит, что должны. Ты, когда смотришь фильм, не хочешь заранее знать, чем кончится?..

Я сказал тихо:

– Значит, ты не знаешь, что я хочу сказать сейчас?

– Не знаю, – ответила она, – но очень хочу услышать что-то важное для тебя… и меня.

Я вздохнул и сказал с таким ощущением, что бросаюсь голым в прорубь:

– Если уверена, что я готов, то я… готов хоть головой в прорубь.

– Ты был дубом, – сказала она очень серьёзно, – на которого я привыкла опираться. За твоей спиной пряталась от ветра и бурь. Я была уверена, что сингуляром станешь одним из первых.

Я пробормотал:

– Люди меняются.

Она сказала тихо:

– Да, конечно. Но что тебя сломило?.. Так и не поняла. Иногда жалею, что этика не позволяет заглядывать в оставшихся.

Я помолчал, при всемогуществе сингуляров им это раз плюнуть, но мы уже привыкли, что их возможности направлены на перестройку вселенной, нас не трогают и в нашу жизнь не вмешиваются, хотя, конечно, иногда возникает мысль: а что им стоит стереть нас, остатки настоящих людей, из мироздания и забыть о нас?

– Этика, – пробормотал я, – словцо из далёкого прошлого. Значит, и вы не всемогущи?

Она покачала головой.

– Нет, конечно. Мы ограничиваем себя сами. Потому остаёмся одним видом, какие бы формы ни принимали и чем бы ни занимались.

Я спросил:

– А ты чем?.. Ох, извини, всё равно не пойму. Но, думаю, счастлива.

Она кивнула.

– Очень. Но всегда жалею, что тебя нет рядом.

– Рядом?

Он уточнила:

– Рядом я. Помнишь, ты – дуб, а я та рябинка, что перебралась к тебе и всегда была при тебе?..

Я покачал головой.

– Неужели помнишь?.. Мне кажется, у сингуляров давно не осталось ничего человеческого.

– Если под человеческим имеешь в виду тело прямоходящей обезьяны, то да, все у нас о нём уже забыли, хоть и помнят.

– Ну вот, – протянул я тоскливо.

Она улыбнулась.

– Почему, когда говорят, что ничто человеческое ему не чуждо, имеют в виду именно животные желания, а не жажду заняться физикой, химией, астрономией, математикой?

Я вздохнул.

– Ну… так уж сложилось. Как-то так пошло. Даже не помню… Никогда в жизни не страдал депрессией, ты же помнишь, а потом навалилось… Возможно, из-за третьей волны ковида, он действует и на мозг, но что-то поменялось в приоритетах. А когда искусственный интеллект взял на себя удовлетворение всех наших забот… ну тогда и я застыл в этом прекрасном мире.

Она сказала тихо:

– Ты возвращаешься, Сиявуш. Сам ещё не понял, но возвращаешься в себя прежнего. А то, в чем ты сейчас, – просто долгий сон…

Она светло улыбнулась, глаза сияют теплом и лаской, медленно растаяла в воздухе, а ободряющий взгляд я ещё с минуту ощущал, как Шредингер улыбку своего чеширского кота.

Ещё два дня воскрешал деятелей науки, ориентируясь уже по Википедии. Гигантов воскресил раньше, потом просто культурников, те тоже двигали цивилизацию, только не так заметно, координировал работу с другими энтузиастами, что хоть и не фёдоровцы, но заинтересовались идеей воскрешения предков.

Ванда наверняка видит, в какой лихорадочной спешке работаю, словно умершие торопят. Появилась в тот момент, когда у меня язык на плечо и дыхание как у загнанной лошади, которую пристреливают.

– Привет, Сиявуш… Ого, как похудел! Кожа да кости. Не думаешь, что твои воскрешённые вскоре сами начнут вытаскивать родных, близких, друзей…

– Вскоре? – пробормотал я. – Думаю, не раньше, чем через полсотни, а то и вообще до того дня пройдут сотни лет…

Она улыбнулась.

– Ах да, ты же в линейном времени…

– А ты? – спросил я.

Она покачала головой.

– Последние три миллиона лет в дискретном.

Я охнул.

– Это что?.. Порог возник одиннадцать месяцев тому!

Она ответила с той же светлой безмятежной улыбкой красивой дурочки:

– Знаешь, а так удобно, когда можешь ускорять и замедлять время. Больше успеваешь!.. Очень даже намного. А так вообще-то у меня после Перехода прошло где-то миллионов пять лет.

Я спросил в диком изумлении:

– Миллионов?.. И ты всё это время помнила?

Она посмотрела с интересом.

– Думаешь, невозможно? Вообще-то и я так думала.

Я пробормотал, совсем сбитый с толку:

– Но… как…

Она ответила беспечно:

– Мы уже властелины времени. Иногда возвращаюсь