чтобы я от него отказалась. Уж это Присцилла понять могла. Но сам масштаб этого жеста! Отдать двести тысяч долларов – это предполагало уже не такие щедрые мотивы: например, налоговую льготу. Присцилла не возражала. Ей просто хотелось знать.

Начало лета было для нее досадным. Преданная своему партнерству с Моррисом, после его смерти она ничего не продала, – все их картины до сих пор оставались на хранении в квартире покойного. Она со временем надеялась их вернуть – хотя бы Уолтеровы; в конце концов, больше никто о них не знал. С таким запасом и со страховкой Морриса в качестве рабочего капитала она готова была к ближайшему будущему. Меж тем пришлось запастись терпением и ждать, пока все не осуществится по закону. Ей мало что было делать еще. Уолтер целыми днями прилежно трудился. Большинство ее друзей разъехались. Когда банк сообщил ей о распоряжениях Мод, она решила убраться из большого города и разоблачить материн секрет. Позвонила Мод и объявила, что приедет первого августа к обеду.

Звонок Присциллы удивил Мод лишь мимоходом. Она подозревала, что предосторожности ее окажутся напрасными. Поначалу смирившись с визитом дочери, к тому времени, как Присцилла действительно приехала, у Мод визит этот вызвал только досаду. Элизабет обеспокоила ее тем, что уехала на весь день. Затем позвонил Аллан – сделать неприятное признание. Глядя, как ее дочь выбирается из такси и жизнерадостно шагает к дому, она содрогнулась. Боже мой, она как Полин.

Женщины расположились в обитых белых плетеных креслах на тенистой западной веранде. Отказавшись от выпивки, заметив, что в бокале у матери зеленый шартрез, Присцилла наклонила свое кресло вперед, задиристо выпрямилась и объявила свою благодарность: каковы бы ни были резоны Мод, Присциллу ошеломила ее доброта. Говорила она долго, подчеркивая свою благодарность.

Мод не отреагировала. Казалось, она едва слушает. Что-то, подумала Присцилла, необычайно не так. Тем не менее она продолжала свой бойкий монолог. С восторгом повествовала она о своей жизни с Уолтером.

– Понятно, понятно, – наконец прервала ее Мод и только после этого обратилась к поводу для визита дочери: – В письме они все разъяснили, правда? Они все перечислили в письме?

– Да, письмо было совершенно ясным. Они в нем все упомянули, мама, кроме тебя.

– Ох, меня… – вздохнула Мод, махнув призраку за лужайкой.

– Я приехала сюда к тебе.

– Как мило, но, знаешь, мне лишь понадобилось выполнить набор действий: едва ли они заслуживают благодарности.

– Но благодарности заслуживаешь ты. Что же до действий – мама, у тебя локоть не побаливает?

– В каком это смысле? – иронично отозвалась Мод. – Всего лишь мой семнадцатый стакан.

– Ты одно мне можешь сказать? Дело в Аллане?

– Он с тобой об этом говорил?

Аллан позвонил Мод раньше. Опасаясь, что она узнает об обреченном мерине, которого он помог застраховать, он ей описал свою роль в той сделке. Хоть Мод полностью и не поняла его, замешательство Аллана стало ей мучительно очевидным.

– Со мной он не разговаривал. Их кто-то видел, – пояснила Присцилла. – Прости меня, мама. Кто бы мог подумать о тете По?

Даже простодушной Мод хватило соображения не вздрогнуть. Она отхлебнула шартреза и воззрилась сквозь сетку, которую таранили жучки.

– Рассказывай, что знаешь.

– Ох, «знаю»! Когда это было, позавчера вечером, одной моей подруге, ехавшей через Шестьдесят третью улицу, пришлось остановиться за такси, и она увидела, как папа и тетя Полин вместе выходят из машины, рядом с тем домом, где у него квартира. Они держались так… – Мод встала и пошла по веранде. Споткнулась на половице, гладкой, как любая другая. – Ох, мама!

Мод спотыкалась от унижения. Не от того, что слышала, а от того, что слышала это от дочери. Ее возмущало присутствие Присциллы, и от потери равновесия лучше не стало. Мод промолчала.

– Мама! Ничего веселого тут нет, но это не важно. Папа тебя обожает и всегда будет обожать. – Едва ли она сделала какую-то паузу. – Вовсе не обязательно пить бренди до обеда.

– Это не бренди. Я встала в пять и пообедала в одиннадцать, – заявила Мод. Собственный гнев изумил ее.

– Ладно, мама.

Мод сжала свой хрустальный коньячный бокал так, что он треснул.

– Черт бы тебя побрал! – выпалила она, имея в виду «Черт бы все это побрал».

Присцилла пылко уставилась на нее.

– Ужасно видеть, что ты…

– Так зачем приехала тогда? Мне было настолько лучше с тех пор, как… ха! – Мод предпочла выпускать пар, а не объяснять.

– Мама, – продолжала Присцилла, понизив голос на малую терцию, – мне в радость смотреть, как ты становишься пьянчужкой.

– Ты приехала мне это сказать?

– Я приехала – а это долгая поездка – сказать тебе… я уже это сказала. Я не знала, что ты просто «выполняла набор действий»… как обычно.

– Как бы там ни было, радуйся деньгам. – Мод порезала себе мизинец.

– Мама, ты такая дурында!

– Что-то не так с тем, чтоб радоваться деньгам?

– Тьфу! Ну почему я вынуждена сидеть тут и болтать с этой растяпой? Послушай, я только что унаследовала сто тысяч долларов. Не говоря уже о том, что я заработала сама, как тебе приятно будет узнать.

– Я и довольна. Ты ни слова не говорила…

– Я продавала картины. Работала с Моррисом Ромсеном – знаешь, критиком. Уолтер Трейл предоставил нам на опцион свои лучшие полотна.

– Ну уж точно не все. Портрет Элизабет он вам не дал.

– Еще как дал.

– Забавно. Я его купила в прошлом месяце – и не у вас, мисс Канвайлер[127].

– Ты это о чем?

– О том, что купила… что пять или шесть недель назад мы с Алланом купили «Портрет Элизабет» кисти Уолтера Трейла у Айрин Креймер. Я не могу тебе его показать, потому что твой отец куда-то его забрал. Позвони ему.

Не тратя почем зря время на предположения, как Айрин раздобыла портрет (она сестра и наследница Морриса, в конце концов), Присцилла проделала безмолвные вычисления. В большой город она может вернуться к шести; в «Галерее Креймер» на конец дня назначено открытие. Отец может подождать. Ей нужно увидеть Айрин.

– Мама, ты можешь отвезти меня на станцию?

– Попроси Джона. Он где-то за домом. А я пойду прилягу.

В половине третьего Мод позвонила себе в банк в городе и отменила прежние распоряжения. Завершив давать новые и уже собравшись повесить трубку, она поймала себя на том, что охвачена непредвиденной грустью. Попросила представителя банка подождать и прикрыла трубку, пока всхлипы не утихли. А после этого сказала:

– Отмените все сказанное раньше. Ничего не меняйте, кроме одного. Измените имя получателя. Вычеркните, пожалуйста,