Тем утром Аллан позвонил Мод спросить, не говорила ли Элизабет что-нибудь «о лошади». Мод резко оборвала разговор. Аллан сбежал; вот пускай и не возвращается.

Вечером Элизабет предложила отправиться в городок выпить коктейлей. Мод усомнилась:

– Может, лучше выпить на веранде? Я настоятельно это рекомендую. Сама так все время и делаю.

– Вы не выходили уже два дня.

– Но мне здесь очень нравится. – Мод очень не хотелось, чтобы ее видели с любовницей ее мужа.

– Мне тоже. Но давайте скоро? Я скучаю по нескольким многообещающим барам.

Оставшись на этот вечер в безопасности, Мод покорилась.

Накануне утром, с того мгновения, как она принялась подслушивать по телефону, Элизабет была уверена, что Аллан знает о том, что она его слышит. Крутого парня он разыгрывал ради нее, подводя их краткую историю к жалкому концу. Мод она сказала:

– Я не вполне разобралась. В нем есть какая-то коварная сторона, между прочим.

– Имеете в виду, – с негодованием произнесла Мод, – что прошлая неделя была лишь вершиной Венусберга?[130]

– Мне так не кажется. Бабников я навидалась (и в них есть свои привлекательные стороны), но Аллан не из них. У него пока успешная карьера, не правда ли?

– Очень. – Озадаченная Мод оставила эту тему.

Элизабет спросила:

– Чья спальня та, что рядом с моей?

– Моей дочери Присциллы. Ну или раньше была.

– Я вам говорила, что встречалась с ней у Уолтера Трейла? Она смышленая. Столько про меня всего выяснила, что я чуть ли не почувствовала свой возраст. Каким бы тот ни был.

Мод сообщила Элизабет о своей недавней щедрости к Присцилле, пояснив:

– Чтобы она хоть что-то знала про деньги. – И покраснела, вспомнив о «нищете» своей подруги.

– Уверена, она сделает на них себе состояние.

Мод отвезла Элизабет в конюшни на следующее утро. Согласилась ее сопровождать при условии, что будет лишь сидеть и наблюдать. Ей понравилось смотреть, как Элизабет испытывает своего скакуна: и животное, и всадница выглядели равно довольными. Спешившись, Элизабет познакомила Мод еще с несколькими лошадьми. Мод признала, что, если Элизабет будет рядом, она, возможно, когда-нибудь и попробует с кем-нибудь из них сама. Когда они уходили, с ипподрома приехал человек с гнетущей историей об уничтоженном мерине.

В тот вечер после ужина они предпочли читать. Хоть свет и слабел, они сидели на западной пьяцце, с очками для чтения на кончиках носов, не желая отставлять вечернее небо за грудами черневших холмов. Через десять минут Мод вздохнула от восторга. Элизабет в ожидании закрыла свою книгу.

– Ну… – произнесла Мод и прочла вслух:

И тут его вдруг охватила сильнейшая тоска; с легкой грустью, но не без торжества он ощутил, что миссис Дюшемен больше его не обнимает… Он услышал, как его собственный дрожащий голос цитирует поэта:

– «И вот со мною рядом ты, коснуться бы руки»…[131]

– Ах да! – отозвалась она грудным голосом. – Очень красивое стихотворение… И правдивое. Оно ведь о расставании… А мы ведь непременно расстанемся. В этом мире… – Говорить эти слова ей было и радостно, и горько; необходимость их говорить пробуждала в сознании самые разные образы. Макмастер печально добавил:

– Нужно немного подождать… – А потом горячо воскликнул: – Итак, сегодня вечером! – Он вообразил себе сумерки под тисовой изгородью. К дому, поблескивая в лучах солнца, подъехал автомобиль.

– Да! Да! – воскликнула она. – На аллею можно попасть через маленькую белую калитку. – Она представила, как они будут страстно беседовать о радости и печали в полумраке, среди смутных очертаний кустов и деревьев. Вот какие романтичные мысли она себе позволила!

А потом он заглянет в дом, якобы справиться о ее здоровье, и они в мягком свете фонарей прогуляются по лужайке у всех на виду и станут немного устало болтать о маловажных, но красивых стихотворениях, а между ними опять будут пробегать искры… И так еще много лет…[132]

– Пронзали ль когда-нибудь эдвардианцев точнее? Быть может, к тому времени они уже стали георгианцами.

– Ослепительно. Как насчет вот этого?

Я закончил одну сигарету и прикурил новую. Время тянулось медленно. Сквозь закрытую входную дверь доносились отзвуки уличного шума и автомобильные гудки. Проехал большой красный автобус междугородного сообщения. Сменялись огни светофора на перекрестке. Блондинка уселась на стуле поудобнее, подперла лоб рукой и внимательно наблюдала за мной сквозь пальцы. Дверь в деревянной стене снова открылась и высокий мужчина с тросточкой выскользнул из нее. В руке у него был свежеупакованный сверток, по форме похожий на толстую книгу. Он подошел к столику и уплатил какую-то сумму. Вышел он так же, как и вошел, ступая на цыпочках и дыша раскрытым ртом, а проходя мимо, бросил на меня короткий подозрительный взгляд.

Я вскочил, махнул блондинке шляпой и пошел за ним. Он азартно вышагивал в западном направлении, помахивая тросточкой и описывая ею маленький полукруг точно возле правого ботинка. Следить за ним было не трудно. На нем был пиджак, сшитый из материала, напоминавшего конскую попону кричащей раскраски, широкий в плечах настолько, что торчащая из него шея казалась стеблем сельдерея, к которому прикреплена покачивающаяся в такт шагам голова. Так мы прошли вместе несколько сот метров. На ближайшем перекрестке я поравнялся с ним и позволил ему заметить себя[133].

Свет на западе съежился до темно-зеленой ленточки. Мод спросила:

– Что было в свертке?

Через несколько дней Мод согласилась поехать верхом. В конюшне, заправляя брючки в позаимствованные сапоги, она заставила Элизабет поклясться:

– Вы отвечаете!

– Вы это лошади скажите.

Лицом к лицу с животным, как раздутым пони, Мод вынуждена была признаться, что некогда брала «нескончаемые» уроки верховой езды. Элизабет отчитала ее за скрытность.

– Теорией-то я владею, – пояснила Мод, – мне от практики страшновато. Особенно с прыжками, – неосторожно добавила она.

После чего Мод назначили настоящую лошадь. Полтора часа она ходила шагом, рысью и легким галопом по кругу следом за Элизабет, которая наконец вывела ее на траву внутреннего поля, где стояли три барьера из побеленного дерева. Элизабет спешилась и установила планку самого нижнего чуть ли не в футе от травы. Провела Мод над ним легким размашистым шагом. Повторила процедуру, установив планку на два фута. Ставя уже на три, заметила, что колени Мод стиснули седло, и подумала: она боится свалиться.

Элизабет решила показать Мод, что у нее нет причин для страха. Совершив прыжок сама, она невозмутимо выскользнула из стремян и съехала с лошади на почву. Намереваясь продемонстрировать, что ее