поставленный под годом, так что повесть временных лет значит повесть лет, снабженных хронологиею (годами), веденных по хронологии (по годам). Этим названием своей летописи автор хочет указать на то ее свойство, что повествование, как мы сказали, ведется в ней по хронологии, по годам». Как на образец такого словоупотребления ученый указал на всё ту же Хронику Георгия Амартола[554]. Вслед за ним прославленный языковед И. И. Срезневский объяснял название летописи как «рассказ повременный о прошедших годах» — то есть как повествование, разделенное на годовые статьи[555]. Такую трактовку признал истинной современный филолог — исследователь «Повести временных лет» А. А. Шайкин[556].

Высказывались и иные мнения. Филологи М. Ф. Мурьянов и Г. М. Прохоров посчитали, что «временные» в заглавии «Повести…» означает «врéменные, преходящие» — противопоставленные вечности («вечным летам»)[557]. И действительно, слово «временный» в значении «преходящий» древнерусской книжности известно[558]. И наконец, несколько ученых предположили, что «временные лета» — это вариация выражения «времена и лета» («времена и сроки») из новозаветной книги Деяния святых апостолов (глава 1, стих 7). В Деяниях это слова из ответа Иисуса Христа перед вознесением ученикам, вопросившим учителя, когда он вернется на землю и будет второе пришествие. Христос отвечает: «…не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти»[559]. А. А. Гиппиус указал, что в славянском переводе Хроники Георгия Амартола слово «временные» появилось из-за ошибки переводчика (в греческом оригинале говорится о «римских царствах»); понимание «временных» как «древних» летописцем XVI века он счел субъективным толкованием, не соответствующим исконному смыслу слова. Исследователь не принял и перевод «временных» как «преходящих»: во-первых, определение с таким значением не сочетается в древнерусской книжности с определяемым словом «лета» (это вообще логическое противоречие), во-вторых, в древнерусской словесности «временный» нигде не противопоставляется «вечному». Ученый обратил внимание на две древнерусские рукописи Деяний апостолов, относящиеся к XIV веку, в которых вместо «времен и лет» содержится именно выражение «временных лет». Вывод исследователя таков: в заглавие «Повести временных лет» это словосочетание проникло из Деяний апостолов, причем летописец, используя его, указывал на эсхатологический смысл своего труда, будто бы наполненного ожиданием конца света[560]. И. Н. Данилевский, настаивающий на эсхатологическом смысле заглавия «Повести временных лет» и летописи в целом, обнаружил выражение «временные лета» в изложении речения Христа из Деяний апостолов, содержащемся в Толковой Палее — очерке ветхозаветной истории, полемически направленном против иудаизма[561]. Смысл заглавия исследователь вольно интерпретировал как «по вести временных лет», то есть как «по приметам, знамением последних лет, времен перед концом света».

Точный смысл заглавия «Повести временных лет» остается загадкой. Нельзя исключить, что это слово все-таки означает «минувшие». Но если так, то перед нами уникальный пример его употребления в таком значении. Может быть, неверно употребленное выражение из перевода Хроники Георгия Амартола летописец понял именно таким образом. Значение «преходящие» в заглавии «Повести…» сомнительно, в том числе и потому, что летопись по определению, «по умолчанию» рассказывала о преходящем, а не о вечном, и подчеркивать сей факт было совершенно излишне. Сложно признать и влияние на название «Повести…» искаженного выражения «времена и лета» из Деяний апостолов. Во-первых, словосочетание «временные лета» обнаружено только в довольно поздних рукописях, и не исключено, что оно появилось в них как раз под воздействием заглавия летописи[562]. Во-вторых, в новозаветной книге оно «заряжено» эсхатологическим смыслом, связано с ожиданием конца света. Но присутствуют ли в «Повести временных лет» такие настроения, считает ли ее автор свое время преддверием этого конца? Летописец обращает внимание на зловещие знамения — на уже упомянутое появление саранчи, например. Книжник с опасливым интересом вглядывается в лица степняков-половцев и ловит слухи о диких народах, готовых хлынуть в мир и затопить его перед концом. Он не мог не обратить внимание на сходство имени греческого царя Михаила III, при котором русы впервые напали на Царьград, и крестильного имени Святополка Изяславича, при котором писал свой труд, с именем князя «последних времен» Михаила, упомянутого в библейской Книге пророка Даниила, и с именем царя Михаила из переведенного с греческого «Откровения Мефодия Патарского», который будет править в Константинополе и Иерусалиме и вручит свое царство самому Богу. Но ссылка на «Откровение Мефодия Патарского» в статье 6604 (1096) года, принадлежащая, видимо, не Нестору, а автору позднейшей редакции, не содержит явного осмысления описываемых событий как «последних времен». Других, кроме статьи 852 года, данных, которые могли бы свидетельствовать об особенном интересе древнерусских летописцев к Михаилу III, императору Византии, в летописи также нет.

В «Откровении…» легендарный царь Михаил представлен победителем иноплеменников и устроителем благословенного царства; он правит сначала в Константинополе, а затем в Иерусалиме, где и умирает. Исторический император Михаил, упоминаемый в летописной статье 852 года, в Иерусалиме не царствовал. Он умер задолго до составления «Повести временных лет», но никакого конца света не наступило. «Откровение…» относит правление легендарного царя Михаила именно к «последним племенам»: при нем выходят из гор дикие народы, заточенные там Александром Македонским[563]. Между тем в «Повести временных лет» о «заклепанных» в горах диких племенах и об их будущем освобождении и нашествии сказано только под 1096 годом, то есть спустя более чем два века после царствования Михаила III. Древнерусский книжник, ссылаясь на «Откровение Мефодия Патарского», ожидает выход этих племен из горных темниц лишь в неопределенном будущем.

В сознании современников исторический Михаил III, отразивший набег русов и «восстановивший» православную веру, действительно ассоциировался с Михаилом из «Откровения…»[564]. Однако совершенно неочевидно, что такое уподобление было значимым для составителей «Повести временных лет», работавших в первые десятилетия XII века.

Но, между прочим, в Византии господствовало абсолютно негативное представление о Михаиле III: «Ни об одном византийском императоре не отзывались так плохо в византийской исторической традиции и последующей литературе, как о Михаиле III „Пьянице“, „византийском Калигуле“. Его невероятное легкомыслие, постоянное пьянство, ужасающее отсутствие благочестия ‹…› отвратительное шутовство и непристойность описывались многократно»[565]. Известный византолог Ф. И. Успенский, следуя свидетельствам источников, именует Михаила III «негодным правителем», отличавшимся «зазорным поведением»[566]. Очень нелицеприятная характеристика Михаила III содержится в так называемой Хронике Продолжателя Феофана[567]. Следуя известиям византийских хроник, Н. М. Карамзин назвал Михаила III «Нероном своего времени», подразумевая, очевидно, как деспотически переменчивый нрав императора, так и его любовь к театральным зрелищам[568].

Эта характеристика тенденциозна и, вероятно или возможно, во многом неверна[569]. Однако на Руси были знакомы с такой оценкой Михаила III. Например, в составленном на основе византийских хроник древнерусском Летописце Еллинском и Римском упоминается о строительстве царем роскошного хлева для коней,