а в своей недавно построенной церкви св. Михаила Златоверхой. Такое место захоронения позволяет предположить, что Святополк опасался протестов против его погребения в главных киевских соборах. О том же косвенно свидетельствуют и особо щедрые пожалования его вдовы монастырям и церквам на помин души, а также милостыня бедным»[537]. А украинский исследователь М. С. Грушевский еще почти полтора века назад обратил внимание на отличие записи о кончине и погребении Святополка от традиционных княжеских некрологов, сообщавших о плаче всего народа по ушедшему: «Князя оплакивали, по словам летописца, бояре и дружина его; население, очевидно, ничем не выразило сожаления о нем». Историк сделал закономерный вывод: «…с населением Святополк до конца находился в недружелюбных отношениях, это выразилось лучше всего по смерти его»[538].

Корыстолюбие Святополка проявилось особенно в покровительстве киевским ростовщикам-евреям — поддержке, видимо, не бескорыстной. Лютая ненависть киевлян к ростовщикам, дававшим ссуды под огромные проценты, сразу после смерти их покровителя выразилась в мятеже и погромах, учиненных киевлянами[539]. Был Святополк и завистлив. Это свойство проявилось в нежелании позволить Владимиру Мономаху и Олегу Святославичу строительство нового храма Бориса и Глеба в Вышгороде под Киевом — на его земле. «…Святополк не позволил это сделать, чтобы не быть униженным» во время торжества освящения храма, «что в свою очередь указывает на его отрицательные личные качества»[540].

Следует ли из всего рассказанного о Святополке, что Нестор сознательно умалчивал о неблаговидных поступках князя, так как, по уже процитированному выражению летописеведа М. Д. Присёлкова, «монастырь недешево продал свое перо»[541], отказавшись от обличений киевского властителя в обмен на церковное прославление Феодосия и покровительство обители? И прав ли А. А. Шахматов, писавший: «Из статьи 6615 (1107) г. мы знаем о том тщании, которое Святополк имел к святой обители; из статьи 6616 (1108) г. узнаём о том участии, которое Святополк принял в деле прославления преп. Феодосия и вписания его в синодик. Заключаю отсюда, что при игумене Феоктисте в Печерском монастыре могла возникнуть только такая летопись, которая была всецело составлена в благоприятном для великого князя Святополка духе; она должна была выдвигать его бранные подвиги и изображать его благочестие. Из позднейших летописных сводов XII и XIII вв. можем составить представление о том, как пристрастно они освещали современные события: рукой летописца управлял в большинстве случаев не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника, умеющего дать правдивую оценку событиям, развертывающимся вокруг него, и лицам, руководящим этими событиями, — оценку религиозного мыслителя, чающего водворения Царства Божия в земельной юдоли, — рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы; если летописец был монахом, то тем большую свободу давал он своей пристрастной оценке, когда она совпадала с интересами родной обители и чернеческого стада, ее населявшего. Отдельные монастыри, в силу разнообразных политических и экономических условий, стояли в ближайших отношениях к тому или иному князю; многие из монастырей были связаны с известным князем уже при самом своем основании (ср. Изяславов монастырь Св. Димитрия, Всеволодов монастырь Св. Михаила); такие монастыри становились и вотчинными архивами и политическими канцеляриями князя. Не избег общей участи и Печерский монастырь. Правда, высокие подвижнические идеалы, жившие здесь в XI в., не так легко мирились с раболепием и угодничеством перед сильными мира. Как Житие Феодосия, так и ПВЛ, а также Патерик сохранили память о борьбе Антония и Никона с великим князем Изяславом, Феодосия со Святославом, Никонова преемника Иоанна со Святополком, но в конце концов, как мы уже видели, упорство обители склонилось перед властью князя. Союз Святополка с игуменом Феоктистом наложил, конечно, неизгладимый отпечаток на всем летописном изложении событий истекшего ко времени составления ПВЛ пятнадцатилетия. Моральное значение летописи хорошо сознавалось князьями, и можно думать, что Святополк и близкие ему люди постарались о том, чтобы новый Киево-Печерский свод не походил на тот последний извод монастырской летописи, в предисловии к которому игумен Иоанн обличал Святополка и его дружину. Много грехов знал за собой Святополк; в прошлом вопияли против него не только местные неурядицы и плохое управление, но также участие в злодеянии, потрясшем Русскую землю, — ослеплении Василька. Святополку надо было оправдать себя перед современниками и перед потомством. Стараниями умудренного и событиями и летами князя создается новый извод Киево-Печерской летописи — ПВЛ»[542].

Признаемся: Святополк в Несторовой редакции «Повести временных лет» выглядит намного лучше, чем в действительности. Но есть ли у нас основания упрекать летописца в сервилизме, в участии в малопочтенных политтехнологических играх? Думаю, нет. И не потому, что автора этих строк положение как будто бы обязывает быть апологетом своего героя. Нестор не пишет ничего особо благожелательного или комплиментарного о Святополке, за исключением сообщения о почитании им Феодосия. Можно было бы предположить, что позднейшие летописцы-редакторы, например Сильвестр, выбросили такие комплиментарные пассажи. Но в дошедшем до нас тексте «Повести…», дополненном уже летописцами во времена Мономаха, нет почти ничего очерняющего Святополка (даже в Повести об ослеплении Василька он не представлен главным злодеем). Следовательно, позднейшие книжники не ставили себе целью возвышение Мономаха за счет дискредитации Святополка. А если так, не значит ли это, что редакторы не выбрасывали фрагментов, благожелательных к Мономахову предшественнику? Стоит, очевидно, признать, что таких фрагментов в Несторовой редакции не было[543]. Правда, Нестор, видимо, умолчал о преследовании Святополком игумена Иоанна, обличавшего князя. Но это единственная уступка обстоятельствам, может быть, давлению монастырских властей. Летопись, ведение которой было поручено Нестору, в отличие от более ранних, носила официальный характер. Об этом свидетельствует получение книжником договоров первых киевских правителей с Византией: в более ранних летописных сводах их еще не было, а получены они могли быть только из княжеского архива[544].

Летописец Пимен в пушкинской трагедии «Борис Годунов» произносит монолог:

Еще одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от Бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем Господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду —

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро —

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною —

Давно ль оно неслось, событий полно,

Волнуяся, как море-окиян?