сказал ему: „Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился и разодрал кожу руками“. Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь всё. Тот отвечал: „Князь! Не знаю, могу ли я с ним схватиться, — испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?“ И нашли быка, большого и сильного, и приказали разъярить его; возложили на него раскаленное железо и пустили. И побежал бык мимо него, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: „Можешь с ним бороться“. На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: „Есть ли муж? Вот наш готов!“ Владимир повелел в ту же ночь надеть вооружение, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа: был же он очень велик и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга».

Печенег смеялся зря: как известно, смеется тот, кто смеется последним. «И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. Раздался крик, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали их. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того, и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою»[594].

Перед нами топонимическое предание, объясняющее основание города Переяславля. Его легендарный характер становится особенно очевидным, если учесть, что Переяславль существовал намного раньше: он упомянут еще в договоре князя Игоря с греками 945 года. (Бытует, впрочем, и гипотеза, что название города было в этот договор вставлено задним числом — чтобы поднять его значение.) Но, поскольку сюжеты «Повести временных лет» часто проецируются на события библейской истории, сюжет о юноше-кожемяке соотносится и с ветхозаветным сказанием о победе юного Давида над исполином из народа филистимлян (1-я Книга Царств, глава 17, стихи 49–52).

Сравнение «Повести временных лет» и Начального свода приводит к выводу: «…текст ПВЛ показывает, что летописцы начала XII в. провели новые изыскания, им стали известны дополнительные сведения, как письменные, так и устные. Версия ПВЛ дает, безусловно, более масштабную картину начального периода русской истории»[595].

На первый взгляд мозаичное и не цельное, повествование Начальной летописи обладает несомненным единством. Оно скреплено мощными силовыми линиями — лейтмотивами и антитезами. Одна из ключевых антитез, держащих это величественное словесное сооружение, — контраст между временами языческими и христианскими. Все судьбы князей-язычников, кроме основателя династии полулегендарного Рюрика и его, видимо мифических, братьев, завершаются преждевременными насильственными смертями: Олег умирает от укуса змеи; алчного Игоря предают смерти обобранные до нитки древляне, его сын, самонадеянный Святослав, неосторожно, вопреки мудрому совету воеводы, двинувшийся через печенежские степи, убит кочевниками; Святославовы дети Ярополк и Олег гибнут в междоусобице. Первые князья-христиане — Ольга и ее внук Владимир — умирают в маститой старости своей смертью. Три жизни языческих властителей — три «варианта темы „гордыни“», «биографии „рока“, „судьбы“ или, точнее, „наказания“»[596]. Неупорядоченность, хаотичность языческого прошлого противопоставлена новой, христианской истории. Языческое и христианское времена противопоставлены и иным образом: до крещения Руси Бог мог возвещать истину и устами языческого кудесника, как это произошло с предсказанием, данным Олегу (статья под 912 годом). Но после принятия Христовой веры все предречения волхвов, как об этом свидетельствует статья 1071 года, оказываются ложными[597]. Вместе с тем сквозным мотивом, объединяющим всю историю, представлены благие и дурные советы, которым внимают или которыми пренебрегают князья, избирая тем самым добрую или злую участь.

Можно еще долго вглядываться в ткань текста, находя в ней всё новые и новые узоры, тематические нити. Но главным открытием Нестора было, видимо, не это. Начиная с 6360 (852) года в «Повести временных лет» идет сплошной поток дат. За IX и Х века многие из них «пустые» — даты без событий: «Въ лѣто» такое-то, а после года ничего. Порой «полупустые»: «мирно бысть» — ничего интересного, никто никого не убил, нигде город не сгорел, хлеб уродился… Часы Истории начали свой неумолчный и неостановимый отсчет. А вот в Начальном своде такой сплошной годовой сетки, похоже, еще не было. «Начальный свод, возможно, еще не был собственно летописью со сплошной погодной сеткой, ибо вслед за датой 6362 г. второй датой в Н<овгородской> 1 Л<етописи> М<ладшего извода> оказывается 6428 г., т. е. пропущено 66 лет, тогда как в ПВЛ за датой 6360 идет сплошная нумерация годов (с редкими исключениями, каждое из которых надо рассматривать отдельно). Перестройка предшествующего текста видна и в дальнейшем повествовании.

Рассмотренные дополнения и перестановки демонстрируют особое идейно-композиционное построение ПВЛ, автор которой размыкает нижние границы отечественной истории в глубь истории всемирной», — заключает исследователь[598].

Так что в каком-то очень важном смысле слова Нестор все-таки действительно был нашим первым Летописцем. Если греческого писателя Геродота называют «отцом истории» (конечно, только европейской), то Нестор с не меньшим правом заслужил имя отца истории русской, или восточнославянской.

Но писал ли Нестор историю? Разве события IX–X веков, описанные в «Повести временных лет», — это изложение исторических фактов? «…Летопись — Повесть временных лет — была создана в начале XII века. От событий, с которых она начинает свой рассказ, ее отделяют два с половиной века. Ее сообщения по большей части легендарны или вовсе выдуманы, и никакими достоверными источниками, которых мы не знали бы сегодня, летописец не располагал. Его рассказ выстраивается в характерную для средневековых хронистов „повесть о происхождении“: откуда пришла правящая династия и как обрела подвластный ей народ. Это выдающееся литературное произведение, но совершенно недостоверная история. Никаких причин продолжать основывать на нем наши знания о прошлом не существует», — категорично заявил о труде нашего героя современный ученый, считающий, впрочем, автором Начальной летописи не Нестора, а выдубицкого игумена Сильвестра[599].

В этом суждении есть доля правды. Мало того: на первый взгляд оно представляется абсолютно верным. Для того чтобы доказывать легендарное, мифологическое происхождение сюжета о смерти Вещего Олега от укуса змеи, не нужно ни напоминать, что осенью яд гадюки (а других опасных змей под Киевом не водилось