пробыл в поварне, работая на братию; и своими руками он колол дрова для приготовления гороховой каши, и часто с берега на своих плечах носил дрова ‹…›. Однако этот истинный послушник с мольбою упросил, чтобы ему еще один год варить ягловую кашу на братию. И так как Святоша был искусным и совершенным во всем, потом приставили его к монастырским воротам; и здесь пробыл он три года, не отходя никуда, кроме церкви»[603].

Часто беседовал в эти годы Нестор с бывшим киевским воеводой Янем Вышатичем. Он приходил в обитель на службы, говорил с летописцем о былом: о доблестях, о подвигах, о минувшем, живо обступавшем нашего героя, как губка впитывавшего слова славного воителя. Здесь, в церковном притворе, Янь и был похоронен в июле 1106 года. Спустя четыре года в обители упокоилась дочь Всеволода Ярославича и сестра Мономаха Евпраксия.

Начальные годы нового века по счету от Рождества Христова стали для Руси если не счастливыми, то спокойными. Раз за разом войска, собранные из разных княжеств, громили половцев. В 1103 году князья вторглись глубоко в Степь. В поход пошли Святополк, Мономах, Давыд Святославич и правители младшего поколения, и даже Давыд Всеславич из Полоцкой земли, прежде жившей наособицу. Уклонился вновь лишь своевольный Олег. На сей раз повторились события двадцатилетней давности, но словно наизнанку. Теперь уже молодые половцы не послушались старого мудрого Урусобу и не пошли на мир. Разгром степняков был полным: погибли двадцать ханов. В 1106 году половцы были разбиты вновь, но не в таком большом походе. Одним из воевод на сей раз был Несторов знакомец Янь, умерший в тот же год. А годом позже на половцев, рискнувших напасть на Русскую землю, вновь двинулись и Святополк, и Владимир, и соединившийся с ними Олег. И вновь кочевники были разбиты, среди них и старый хан Шарукан, воевавший еще с сыновьями Ярослава Мудрого. Были походы и в 1109-м, и в 1110-м. Поход 1110 года не был удачным, и половцы осмелились вторгнуться в русские земли. Но потом было большое вторжение в половецкие кочевья в 1111-м, когда русичи спалили неприятельский город Сугров. Половецкая угроза на многие десятилетия отхлынула от южных пределов Руси.

Если Нестор дожил до года 1115-го, то он стал свидетелем великого торжества — перенесения в новый храм мощей Бориса и Глеба. В празднике участвовали сообща былые неприятели Владимир Мономах и Олег «Гориславич» и Олегов брат Давыд. Чинный обряд утверждал братский мир между князьями Руси. Пусть на время — но ведь, как сказал безымянный летописец в XII веке, «мир стоит до рати, а рать до мира». Нашему старому книжнику должен был припомниться такой же обряд полувековой давности, в 1072 году, на который тогда собрались тоже трое братьев, но родных — сыновья Ярослава Изяслав, столь чтимый Нестором, а также Святослав и Всеволод, отцы нынешних князей. И рядом с ними был тогда игумен Феодосий. Молодость словно повторилась, радуя озябшее сердце, плохо согретое скудной старческой кровью…

В эти сравнительно мирные и тихие годы Нестор заканчивал свой труд. Неизвестно, успел ли он довести его до смерти Святополка. Скорее всего, да. В трактовке А. А. Шахматова и М. Д. Присёлкова год 1113-й предстает горьким и трагическим для Летописца. «…Мы не знаем, долго ли жил он после завершения своей „Повести временных лет“. Но вероятнее думать, что ему, пережившему блестящую эпоху укрепления положения монастыря при Святополке против возможных домоганий митрополии, видевшему великое торжество обители в деле канонизации Феодосия, с которым сплелось его авторское удовлетворение, наконец, получившему почетную задачу увековечить в летописании и деятельность доброжелательного к общерусским задачам монастыря князя Святополка, и эту счастливую страницу монастырской истории, — ему пришлось пережить и время заката политической и общественной славы монастыря, принижение его церковно-иерархического значения и даже пресечения его литературной работы. Особенно горько (так! — А. Р.) должны были быть Нестору цензура и переделка его „Повести“ рукою игумена Выдубицкого монастыря, давно соперничавшего с Печерским и чуждого общерусской традиции последнего» — так рисует конец жизни Нестора историк[604]. А. А. Шахматов, считавший, что Нестор, скорее всего, закончил свой труд описанием событий 1112 года, предположил: «Старость, болезнь или смерть могли бы быть причиной того, что Нестор довел ПВЛ только до 6618 г. Но возможно, что окончание Несторовой летописи было иное, что она продолжалась и несколько дальше: Сильвестр по тем или иным соображениям мог опустить это окончание. Быть может, Несторова летопись прекратилась вследствие перемены игумена: в начале 1113 года ‹…› Феоктист был переведен на епископство в Чернигов, а на место его был избран игуменом Прохор Попин»[605]. Но это слишком мрачная картина. Неизвестно, было ли действительно перенесено летописание в Выдубицкую обитель, и если да, то дожил ли до этого времени наш герой. Если выдубицкий игумен Сильвестр и дописывал труд Нестора в 1116 году, а не просто копировал «Повесть временных лет», то следующий гипотетический свод 1117 года, видимо, составлялся вновь в обители преподобного Феодосия. И в этих редакциях летопись вовсе не потеряла общерусского смысла и звучания. Но Нестор был уже немолод. Летописец, работавший над «Повестью…» в 1117 году, за три года до того странствовал по северу, побывал в Ладоге. Для автора «Чтения о Борисе и Глебе» и Жития Феодосия такие утомительные путешествия были уже, наверное, тяжелы. Может быть, он и вправду умер в один год со своим последним героем князем Святополком.

Нестор был погребен в Ближней, или Антониевой монастырской пещере. Позднейшая печерская традиция приурочила поминовение Нестора к 27 октября старого стиля[606]. Из чего как будто бы следует, что Летописец скончался именно в этот день. Но в этот день празднуется память раннехристианского мученика — тезки нашего героя. Очевидно, что не знавшие точного дня кончины Летописца печеряне выбрали день его поминовения лишь по этой причине.

Смеем надеяться, Нестор скончался не от гнетущей досады. Просто он исполнил свое назначение. И потому, наверное, чувствовал не только радость, но и печаль: «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. / Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? / Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный, / Плату принявший свою, чуждой работе другой?» Делать ему больше было нечего, ему ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.

Вместо послесловия

Наше повествование окончено. Бренная жизнь инока Нестора завершилась. На земле осталась память. Нестор был одним из создателей древнерусской, а тем самым и русской словесности. Автор одного из самых ранних восточнославянских мученических житий — повествования об