Воинов, Чулюкин, Карасик и многие другие[617].

Вместе с тем за последние полтора года положительную оценку получили лишь три фильма республиканских студий: «Зумрад»[618], «Дикая собака Динго»[619] и «Человек идет за солнцем»[620]. На студии имени Довженко из 11 фильмов только один получил 2-ю категорию и два — 3-ю. То есть наиболее высокой, первой, не удостоилась ни один из лент, выпущенных прославленной украинской студией.

Поскольку поправить положение было крайне сложно, Фурцева попыталась разворошить муравейник:

— …нельзя захваливать друг друга. Время настало конфликтовать даже с друзьями, если этого требует необходимость. Больше такое положение терпеть нельзя.

Под одобрительные возгласы она заявила:

— У нас есть режиссеры и сценаристы, которые из картины в картину делают неудачно, а мы все время поручаем им картины. Говорят: «Не получилось, давайте еще попробуем». Не получается — перейдите в ассистенты, дайте возможность работать талантливому художнику[621].

С февраля 1961 по декабрь 1962 года через комиссию союзного Минкульта прошло 132 художественных фильма, из них 22 фильмам была присвоена высшая, первая категория, 53-м — вторая и 54-м — третья[622].

Как видим, киношники учли, что за совсем уж плохие картины денег им не видать, а потому все же снимали в крайнем случае фильмы посредственные.

Руководя киноотраслью, Фурцева вывела странную закономерность: чем дольше требовали времени на съемку кинофильма, тем худшего качества получалась итоговая «продукция»:

— Я понимаю, если бы долго и дорого делался фильм в интересах качества. Средства надо экономить, но хорошая картина в несколько раз больше денег собирает. Так что не это главное. Но главное то, что картины, длительно находящиеся в производстве, обычно самые плохие картины. Сроки должны быть разумные, не в ущерб качеству картин, но и не надо их затягивать.

Фурцева выступила категорическим противником стирания грани «между нашей культурой и буржуазной культурой». Она резко критиковала руководителей киностудий и режиссеров за их повальное увлечение итальянским неореализмом, поскольку этот самый неореализм представлял собою «протест против капиталистической системы»[623]. Логика была железной: они там против своей, капиталистической, системы, но мы тут за свою, социалистическую. И должны отражать ее в кинематографе соответствующим образом.

— Козинцев все время просит разрешить ему сделать фильм «Гамлет», хотя передо мной лежит письмо с Кировского завода, в котором просят, чтобы Козинцев сделал фильм о современнике.

Фурцева вдохновенно призывала освещать «чудо», явленное Советским Союзом:

— Любовь ко всему хорошему, сильному, большому у каждого художника — это первоочередное, что должно быть кроме таланта, кругозора. И ненависть к тому, что мешает народу создавать свои большие богатства.

Помимо искренних чувств, художникам предложили опираться на материальные стимулы. Если ранее и за откровенный мусор порою платили больше, чем за шедевры, то отныне положение менялось.

Екатерина Алексеевна поясняла разделение фильмов по категориям: первая — выдающийся фильм, за прошлый год примерно пять-шесть таких, сейчас мы ожидаем больше; вторая категория — хороший фильм, третья и четвертая — слабые. За выдающийся фильм максимальная оплата 8 тыс. руб. за сценарий и поставочные режиссеру, за хороший фильм — 6 тыс., за посредственный 2500 и за фильм четвертой категории постановочные совсем не платятся[624].

Надо признать, введение такой шкалы поубавило желающих пользоваться бюджетами кино как «кормушкой».

* * *

Как известно, съемки любого фильма — вещь затратная, а денег у вверенного Фурцевой министерства всегда было до неприличия мало. При необходимости Екатерина Алексеевна без малейшего стеснения подключала партийные связи. Когда в 1962 году режиссер Сергей Бондарчук приступил к экранизации эпопеи «Война и мир», Екатерина Фурцева оказала ему всемерную поддержку. В частности, неоднократно атаковала телефонными просьбами министра обороны СССР маршала Гречко. А то и позвонит и председателю Дорогобужского городского исполкома:

— Ну, вы уж снимите в поле электрические столбы, чтобы картине не мешали[625].

Настойчивость Фурцевой в решении киновопросов позволила карикатуристу Борису Ефимовичу Ефимову позже сравнить ее с Маргарет Тэтчер. Впрочем, не всегда ей удавалось добиться своего. Одну историю «фильма по особому заданию» поведал в своей «Исповеди» Олег Стриженов.

Олега Александровича уговорили сделать кинопробу. Уговорил, вероятно, Сергей Бончарчук, который в этой роли не видел другого актера. Стриженова утвердили, однако, твердо решив перейти на работу во МХАТ, Олег Александрович отказался. Екатерина Алексеевна, которая тоже хотела, чтобы Андрея Болконского сыграл Олег Стриженов, находилась в то время в Италии.

Артисты МХАТа имени М. Горького В. Я. Станицын и О. А. Стриженов перед отъездом на гастроли. 1975 г. [ЦГА Москвы]

Стриженова вызвал заместитель Фурцевой Владимир Баскаков. В кабинете на улице Куйбышева уже сидел Сергей Бончарчук. Владимир Евтихианович поинтересовался причиной отказа прославленного актера. Стриженов сказал, что он просто не хочет сниматься в этом фильме, не желая объяснять подробности. Заявил просто:

— Мне сейчас ни до чего.

— Ну, не с милицией же заставлять играть Болконского[626], — заявил Баскаков Бончарчуку, разведя руками.

Однако Стриженова Владимир Евтихианович предупредил, что после возвращения из командировки с ним еще будет беседовать Фурцева.

Олегу Александровичу надоели назойливые поклонницы-хулиганки, из тех, что способны сжить со свету любого нормального человека своими преследованиями, поджиданиями, постоянными телефонными звонками. В один прекрасный вечер Стриженова буквально одолели звонками, смысл которых был один и тот же: «Давай познакомимся». Олег Александрович ругался и бросал трубку. Лег спать актер лишь поздно вечером, чтобы хорошенько выспаться, задернул толстую портьеру, не оставив ни щелочки для утреннего света, и крепко заснул. Его разбудил телефонный звонок. Раздался, как показалось Стриженову, молодой и бодрый голос:

— Олег Александрович? Это Екатерина Алексеевна Фурцева.

— Пошла бы ты, недоумок, куда подальше! Будешь еще звонить — поймаю, ноги повыдергаю! — крикнул в ответ Стриженов и, бросив в трубку, уткнулся головой в подушку.

Через несколько минут опять раздался звонок. Голос был «все тот же веселый, но мне показалось, что не такой уж юный»:

— Олег Александрович, это действительно я — Екатерина Алексеевна. Меня не было в Москве, ездила в командировку в Италию…

Стриженов понял, что это не обман.

— Извините, Екатерина Алексеевна, — пояснил Олег Алексеевна. — Спасу никакого нет, звонит постоянно бог знает кто и под всякими именами.

— Ну, ничего, бывает… — сказала министр и перешла к делу: — Олег Александрович, я хотела бы вас видеть.

— Когда?

— Ну, сейчас. Я на работе.

— А который сейчас час? — уточнил невыспавшийся Стриженов.

— Уже час дня.

— Значит, час дня… — начал рассуждать вслух Олег Александрович. — Ну, сейчас встану… Побреюсь… Приму душ… Позавтракаю… В общем, часа через два буду у вас.

— Вот и хорошо. Я вас жду, — рассмеялась Екатерина Алексеевна.

Входя в здание на улице Куйбышева, Стриженов боялся, что Фурцева его уговорит, беседуя один на один.