справке говорилось об очень популярном московском ансамбле «Аэропорт». Импресарио ансамбля Михаил Айзенштадт устраивал выступления в московских кафе и ресторанах под видом дней рождения, вечеров отдыха предприятий. На вечера распространялись билеты. Кафе и ресторану было все равно. Собирались люди, заказывали меню, кафе или ресторан делали план, а сколько денег оставалось, никого не касалось, из посетителей никто не жаловался и заявлений не писал. Билет обычно стоил пять рублей. Точке общепита доставалось три рубля, а два рубля — Мише Айзенштадту. Ансамбль репетировал в красном уголке ЖЭКа, дома недалеко от метро «Аэропорт», отсюда, собственно, произошло и название ансамбля[640].

Прочитав справку, Фурцева кивнула в сторону Трушина. Комсомольцам срочно нужен клуб, будет место, где собираться и выступать. Глядишь, туда все и подтянутся, и «Аэропорт» тоже.

В октябре 1967 года Фурцева позвонила Трушину и попросила его организовать встречу с активистами бит-клуба, уточнив:

— Комсомольских функционеров мне не надо. Пусть придут те, кто разбирается по-настоящему, один-два человека.

Трушин попросил дать ей пару дней «на подумать»[641].

— Кстати, — заметила Екатерина Алексеевна, — встречу надо организовать без лишней помпезности, только я и активисты клуба. И все это между нами[642].

Через два дня Василий Петрович сообщил, что на неофициальную встречу с министром придут Михаил Сушкин и Александр Марков.

— А это кто такие? — поинтересовалась Фурцева.

— Сушкин — секретарь комитета комсомола Гостелерадио, председатель бит-клуба. А Марков — активист клуба.

— Да? — спросила министр и, припомнив свое условие (никаких комсомольских функционеров), не удержалась от ехидного замечания: — Лозунги, знаете, я и сама могу произносить.

— Нет-нет, они разбираются, — заверил министра Трушин. — Особенно Марков, замсекретаря комитета комсомола М[осковского] г[осударственного] п[едагогического] и[нститута]. Изучает английский и французский языки, собирает пластинки. Поп-музыку хорошо знает.

— Ну ладно, пусть придут завтра к шестнадцати ноль-ноль. Внизу их встретят[643].

На следующий день Михаил Сушкин и Александр Марков при-шли на улицу Куйбышева. Их проводили в кабинет министра культуры СССР. Стоя у большого стола для совещаний, комсомольские руководители не вполне осознавали, зачем, собственно, их пригласили.

Помощница (вероятно, Татьяна Николаевна Саватеева) разлила вошедшим чай в фарфоровые чашки, а в хрустальную вазочку насыпала хрустящих горчичных сушек.

Фурцева, стройная, элегантная, в хорошем заграничном костюме, бесшумно вошла в кабинет.

— Садитесь, — сказала она, видимо не протянув им руку для пожатия. — Давайте знакомиться.

Посмотрела на комсомольский значок Сушкина, улыбнулась:

— Вы, конечно, Миша Сушкин, а вы — Саша Марков.

— Так оно и есть, — подтвердили молодые люди.

— Кстати, чай хороший. Индийский. Ну а сушки — мои любимые, горчичные, — улыбнулась Екатерина Алексеевна. Взяла одну сушку и обмакнула ее в чай.

Разговор за чаем с сушками продолжался около двух часов. Марков ей понравился: толковый парень. Сушкин мыслил более схематично, как и полагалось комсомольскому функционеру, но был в материале, знал, сколько коллективов в клубе, кто что играет.

— Ну а кто-то среди ваших коллективов есть международного уровня, ну, как «Битлз», например? — задала животрепещущий вопрос министр.

— Нет, — сказал Сушкин.

— Нет, что вы! — заверил Марков. — Нет, откуда?

Такой ответ свидетельствовал о крайне скромном опыте Маркова в качестве комсомольского руководителя.

— Пока нет, — уточнил Сушкин.

— А будут ли? — спросила Екатерина Алексеевна.

— Стараются, — пожал плечами Сушкин. Следует заметить, что он общался в гораздо более органичной для Фурцевой стилистике.

— Ну, одного старания мало, тем более когда профессионализма нет, — констатировала министр. — Как я понимаю, все ваши ансамбли — это самодеятельность, наспех обученная играть на гитарах[644], — чуть улыбаясь, добавила Фурцева.

— Ну, в общем-то да, — кивнул Сушкин.

Марков промолчал. Фурцевой было все ясно, осталось только подытожить беседу.

— Ну вот что, товарищи. — Тон министра стал деловым. — ЦК КПСС настаивает на издании приказа, регламентирующего работу и деятельность вокально-инструментальных ансамблей. Не слышали о таком?

Конечно, никто не слышал. Деятельность ЦК никогда не была прозрачной.

— Тогда пока это все разговоры между нами. Вот освобожусь от мероприятий, посвященных пятидесятилетнему юбилею Советской власти, отдохну и выделю вам людей для совместной работы над приказом. А пока все сугубо между нами. Во всяком случае, сегодня я узнала, что хотела. А когда решу дела с приказом, вас найдут[645].

6 мая 1968 года на закрытом партсобрании Министерства культуры СССР заместитель Фурцевой Василий Кухарский заявил:

— По стране кочуют сотни так называемых «бардов», которые выступают с концертами в клубах рабочих, у студентов. «Барды» не платят государственного налога. Они не продают билеты на свои «концерты». Они приезжают в студенческие общежития, в рабочие клубы, пускают «шапку по кругу» и собирают с каждого по рублю или 50 копеек и начинают свои программы. Исполняются не только пошлые песни и двусмысленные, а иногда и односмысленные — с душком.

Это касалось музыкального официоза в той же степени, что и полуподпольных исполнителей. По предложению Фурцевой активно готовилось совещание концертных организаций страны и начальников управлений искусств республиканских министерств. Кухарский заявил:

— Мы должны продумать всю систему концертной работы, начиная с подготовки кадров эстрадных режиссеров и актеров, их организации и кончая анализом того, что мы показываем через сотни коллективов и эстраду миллионной аудитории слушателей и зрителей[646].

* * *

Убедившись, что своих «битлов» в Стране Советов пока нет, Екатерина Алексеевна вынужденно вернулась к мейнстриму. В конце декабря 1966 года Екатерина Алексеевна ознакомилась с докладной запиской начальника Управления музыкальных учреждений Министерства культуры СССР Завена Гевондовича Вартаняна «Об итогах летнего концертного сезона 1966 года в гор. Москве». Постановление, которое она подписала после обсуждения на коллегии, констатировало: за весь сезон в столице состоялось всего 11 симфонических концертов, было мало выступлений художественных коллективов. Не порадовал москвичей сезон и удачными эстрадными программами. Так называемые «сборные эстрадные концерты», ставшие явлением откровенно шаблонным, не смогли привлечь внимание зрителей. Сказалось «засилье пошлого, мещанского репертуара, пропагандируемого в выступлениях целого ряда известных концертных исполнителей, несущих с эстрады суррогаты, отражающие чуждые нам психологию и идеи»[647].

Одной из причин неудовлетворительного качества летнего сезона признали отсутствие координации Московской государственной филармонии, Москонцерта, Гастрольного бюро Росконцерта и Госконцерта СССР, отчего концертное направление было пущено на самотек. Управлению музыкальных учреждений министерства и лично Завену Гевондовичу Вартаняну предписывалось впредь контролировать идейно-художественное качество летних концертных программ, решительно пресекать проникновение в репертуар мещанства, пошлости, строже оценивать работы, посвященные исполнителями и коллективами 50-летию Великого Октября[648].

В июле 1970 года Отдел концертных организаций Управления музыкальных учреждений обязали подготовить расширенное заседание коллегии министерства для очистки эстрадного репертуара от «бессодержательности, пошлости, мещанства, аполитичности и зубоскальства». Руководство отдела намеревалось перекрыть «поток песенной макулатуры в передачах радио и телевидения»[649]. Поскольку речь шла о межведомственной борьбе (камень был брошен в огород Государственного комитета СССР