Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поборник украинизации в начале 1927 года был снят с поста наркома просвещения и отправлен в Ленинград, а статус и значение этой должности, что очень характерно, были много значимей позиции Луначарского в Москве. Удаленный из редакции «Червоного шляха» Хвылевой с двумя ближайшими соратниками еще раньше, в декабре 1926-го, в газете ВУЦИК, объявил о признании своих ошибок (несмотря на формальное исключение из ВАПЛИТЕ в январе 1927 года, в одноименном журнале влияние писателя и его взглядов сохранялось). Уже очень скоро против Хвылевого, принужденного к покаянию и отречению в первую очередь от зловредного «шумскизма», были выдвинуты политические обвинения в объективно проводимом сепаратизме и «левачестве»[1039] (помимо его собственных многословных деклараций и присяг ортодоксии). Еще опаснее были упреки с самого верха в близости его взглядов к позиции внутренней «правой интеллигенции» и зарубежных националистов, которые виделись серьезным внешнеполитическим, идеологическим и даже военным фактором (после окончания Гражданской войны в Украине не прошло еще и десяти лет)[1040]. Большая группа активистов из Компартии Западной Украины и ее руководства поддержала позицию Шумского (и Хвылевого), несмотря на прямое давление эмиссаров Коминтерна из Киева и директивы из Москвы[1041].
Своего рода эпилогом азиатских исканий Хвылевого и украинских левых можно считать дневниковую заметку Шумского (чудом пережившего аресты 1934–1937 годов) начала сентября 1945 года о русской экспансии на Восток; только что закончившуюся победой над Японией мировую войну он увидел в красках едва ли не соловьевских:
В начале нашей эры варварский Рим Веспасиана сжег Иерусалимский храм Ягве – очаг высокой культуры Востока и воинствующей идеологии иудаизма.
Спустя несколько веков немцы-готы сожгли Колизей – сердце цивилизации древнего Рима, завоевателя мира.
В наш век русские-славяне сожгли Рейхстаг – колыбель извечных немецких устремлений к покорению славянского востока.
Будет ли случайностью, если русский Drang nach Osten, начавшийся со времен царя Грозного и символизированный в наши дни воссозданием русской военной твердыни в Порт-Артуре, приведет в грядущем к сожжению китайцами-монголами Кремля[1042]?
Но если снова вернуться почти на два десятилетия назад, в весьма напряженный и, главное, не-предопределенный политико-идеологический контекст 1926–1927 годов, то особенно интересным представляется отношение Хвылевого к идеям и теоретическому опыту русской формальной школы, что будет рассмотрено в последующих главах.
Глава 4. Формалистский дискурс журнала «Ваплите»
Иеремия Айзеншток «Десять лет Опояза»
В первом номере журнала «Ваплите» за 1927 год была опубликована статья «Десять лет ОПОЯЗа» украинского критика и литературоведа Иеремии Айзенштока[1043], в которой автор реконструирует историю формальной школы в контексте влияния ее идей на развитие послереволюционной украинской филологии и критики.
Как мы уже неоднократно отмечали выше, обращение к формальному методу на страницах этого журнала не ограничивается только этой статьей. Единственный номер «Ваплите» за 1926 год содержал очерк Майка Йогансена «Анализ одного журнального рассказа»[1044]. Его же «Анализ фантастического произведения» был помещен во втором номере за 1927 год вместе со статьей Якобсона «Про реализм в искусстве»[1045]. В последующих номерах журнала за 1927 год также находим ряд работ, применяющих формальный анализ, к примеру, очерк писателя и публициста Юрия Смолича «„Nature-morte“ в художественной литературе», а также статью Юрия Меженко «Несколько замечаний о композиции новеллы».
Все это свидетельствует не просто об интересе к формальной теории, но о желании применить ее опыт и терминологию к материалу национальной литературы[1046]. Здесь также можно говорить о «формалистском» дискурсе самого журнала, что на первый взгляд может показаться парадоксальным, если учесть публичные заявления его главного редактора и идейного вдохновителя Миколы Хвылевого.
В цикле памфлетов 1925 года «Мысли против течения» Хвылевой помещает памфлет под названием «Формализм?»[1047], в котором подчеркивает:
Один только факт, что мы не мыслим в классовом обществе бесклассового искусства, разбивает все обвинения нас в формализме (здесь и дальше курсив автора. – Г. Б., А. Д.)[1048]. ‹…› Ни со Шкловским, ни с Якобсоном, ни с Крученых и т. д. нам не по пути, как не по пути нам и с вульгарными марксистами. Формализм мы считаем идеалистическим течением в искусстве, которое имеет свой корень. Корень формализма лежит в буржуазном мировоззрении. Формализм как технический аппарат имеет право на существование, и мы его используем»[1049].
Далее Хвылевой уточняет:
Что касается «опоязовства», то следует сказать вот что: приняв, что в основе произведения лежит та или иная актуальная идея, нельзя не думать о том, как ее передать. Тут нам в некоторой степени помогают формалисты как техническая школа. И когда кто-то из современных писателей, радуясь «большим» темам, не обращает внимания на «читабельность» своих вещей, это печальное явление[1050].
Итак, формализм как «идеалистическое течение», т. е. проявление враждебного мировоззрения, Хвылевым отвергается. Подобная позиция, естественно, во многом была продиктована идеологическим климатом. Как мы уже отмечали, еще в дискуссиях 1921–1923 годов формализм (еще до критики самим Троцким) был маркирован как «идеалистическое направление» в науке и искусстве, враждебное марксизму. Тем не менее Хвылевой отмечает возможность использования отдельных идей ОПОЯЗа в качестве «технической школы», что противоречит тезисам, высказанным им в ходе литературной дискуссии, в частности, о том, что украинская литература должна как можно «быстрее бежать» от каких-либо влияний русской литературы[1051]. Видимо, желание «модернизировать» украинскую культуру и профессионализировать область литературы оказалось сильнее идеологических и национально акцентированных устремлений. Этим отчасти объясняется и «репертуар» журнала, и факт появления статьи Романа Якобсона[1052].
В целом Хвылевой считал марксизм частью европейской философской и политической традиции, прогрессивной по своей сути и призванной вести общество через драматические преобразования. Как отмечает Мирослав Шкандрий:
Марксизм он рассматривал как руководство к действию, извлеченное из истории национальной и социальной борьбы, совокупность знаний о непрекращающихся усилиях человечества по самосовершенствованию и улучшению своего материального положения. Это была не замкнутая система мышления, а ветвь живого организма, и этим постоянно развивающимся и изменяющимся организмом была западная мысль. По этой причине он не боялся еретически поддерживать некоторые идеи, выдвинутые такими разными авторами, как Освальд Шпенглер, Микола Зеров, Дмитро Донцов и
