Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из этого следует, что Украине отводится ключевое место в грядущем «азиатском ренессансе», потому что украинская культура, в отличие от русской и европейской (которые находятся «на закате» своего развития), еще не прошла фазу своего возрождения. В таком случае возникает логичный вопрос, почему украинская культура должна ориентироваться именно на «Европу»? Хвылевой отвечает: «Дело в том, что русская литература тяготеет над нами веками, как хозяин положения, который приучал нашу психику к рабскому подражанию. Вскармливать на ней наше молодое искусство – значит задерживать его развитие»[1028].
Коммунист Хвылевой в тот момент, на подъеме литературной дискуссии (в конце 1925 года) готов сотрудничать не только с «неоклассиками», но и с авангардистами, с которыми не раз сталкивался как раз в борьбе за то, что считалось гегемонией новой пролетарской культуры. И он оглядывается на несколько десятилетий назад, сопрягая с европейским наследием модернистские установки первых украинских символистов в духе «искусства для искусства» – оценивая, вопреки всем марксистским заветам в духе Плеханова или Коряка, эти принципы как социально важные и позитивные:
Украинское искусство должно найти наивысшие эстетические ценности. И на этом пути Вороные и Евшаны были явлением общественного значения. Для нас прославленный «мужик» Франко, считающий Флобера дураком, менее дорог, чем (да не будет это personalia!) эстет Семенко, эта трагическая фигура на фоне нашей отсталой действительности[1029].
В памфлете «Украина или Малороссия» (1926) Хвылевой отмечает, что, ориентируясь на русское искусство, украинская интеллигенция «не способна побороть своего конкурента, потому что ее продукция будет всегда расцениваться как продукция второго, третьего или четвертого сорта, даже если она будет первого»[1030]. Из приведенной цитаты следует, что русская культура отвергается Хвылевым по причине ее «довлеющего статуса» и господствующего положения, что, по его мнению, не дает возможности развиваться национальной оригинальной, неэпигонской литературе (из‐за ее колониального положения); во-вторых, по причине «заката» русской культуры, которая уже подарила миру своих «толстых». Именно поэтому, по мнению Хвылевого, «азиатский ренессанс», возрождение всемирной пролетарской культуры, в том числе и русской, должен начаться с Украины: «…русская литература для своего возрождения может найти волшебный бальзам только под буйным живым деревом возрождения молодых национальных республик»[1031]. И тут же автор поясняет, что «новый лозунг, направленный против русской литературы, мы понимаем как лозунг здорового соперничества (соревнования) двух наций, но не как наций, а как революционных факторов»[1032].
Мы видим, что концепция «азиатского ренессанса» имеет многоуровневую структуру, состоящую из элементов разных и даже разнородных систем – от марксизма до Шпенглера и евразийства. В ее основе лежит идея эмансипации национальной культуры от культуры бывшего угнетателя – Российской империи. Джеймс Мейс пишет:
…аргументы Хвылевого нельзя свести к определению «национализм» – они намного сложнее. Из его полемики родилась целая теория национально-культурного освобождения, устремлявшегося к развитию такой украинской советской культуры, которая была бы социалистической. ‹…› Он считал, что если его страна уже освобождена от империализма, значит, она может развиваться независимо от России. Для него это было просто логичной основой национальной политики самой коммунистической партии[1033].
В советской украинской литературе середины 1920‐х годов мы можем наблюдать синхронное развитие процессов, характерных для советской русской культуры того же времени. Это и переосмысление всего теоретического и художественного наследия дореволюционного времени, и «профессионализация» сферы литературы и быта в новой социокультурной парадигме середины 1920‐х годов, и связанное с этим соперничество между литературными объединениями за первенство в строительстве социалистического государства и в целом в формировании человека нового типа. Эта конкуренция, казалось бы, близких «левых» группировок (а иногда и охота за талантами, переманивание сторонников) уже во второй половине 1920‐х оборачивалась неизбежной политизацией литературных споров. Если вначале Хвылевой оценивал Семенко почти нейтрально и полусочувственно, то после самоликвидации ВАПЛИТЕ резко нападал на сторонников «Новой генерации» за их близость к полуофициозному ВУСПП[1034]. Быстро свернутые после 1926–1927 годов возможности идеологического обсуждения перспектив украинской культуры переводили полемический пыл Хвылевого в плоскость инвектив против видных представителей авангарда, вроде атакованного ранее Валерьяна Полищука[1035].
При этом контекст развития советской украинской культуры видится намного противоречивее по сравнению с русской. С одной стороны, этот процесс связан с желанием в максимально быстрые сроки «модернизировать» украинскую культуру, сделать ее конкурентоспособной и таким образом вывести ее на качественно новый уровень. Поэтому украинские теоретики искусства и культуры прибегают к заимствованию и творческому переосмыслению другого опыта, в первую очередь опыта русской культуры как наиболее близкой и доступной (даже в языковом плане)[1036]. С другой стороны, здесь очевидно понимание того, что без сознательного ограничения ее влияния украинская культура не может выбраться из положения «провинциальной», «отсталой» и «второсортной» по отношению к русской, что обусловлено как внутренними (по причине «своей рабской психологии», как отмечает Хвылевой), так и внешними факторами.
Очень важно отметить, что фигура Хвылевого расценивалась через борьбу внутри руководства украинской компартии, поскольку он рассматривался как протеже влиятельного наркома просвещения Александра Шумского, бывшего «боротьбиста» и сторонника ускоренной украинизации и, главное, оппонента новоназначенного лидера ЦК КП(б)У Лазаря Кагановича. Именно Хвылевой, которому вскоре приписали лозунг «Прочь от Москвы», стал мишенью для прямых обвинений Сталина в его публичном письме к Кагановичу и руководству компартии Украины от 26 апреля 1926 года:
Требования Хвылевого о «немедленной дерусификации пролетариата» на Украине, его мнение о том, что «от русской литературы, от ее стиля украинская поэзия должна убегать как можно скорее», его заявление о том, что «идеи пролетариата нам известны и без московского искусства», его увлечение какой-то мессианской ролью украинской «молодой» интеллигенции, его смешная и немарксистская попытка оторвать культуру от политики – все это и многое подобное в устах украинского коммуниста звучит теперь (не может не звучать) более чем странно. В то время как западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии полны симпатий к Москве, к этой цитадели международного революционного движения и ленинизма, в то время как западноевропейские пролетарии с восхищением смотрят на знамя, развевающееся в Москве, украинский коммунист Хвылевой не имеет сказать в пользу Москвы ничего другого, кроме как призвать украинских деятелей бежать от Москвы «как можно скорее». И это называется интернационализмом[1037].
Шумский 12 мая 1926 года на бурном обсуждении в Политбюро ЦК КП(б)У пытался взять писателя под защиту:
