грядущего «азиатского ренессанса», подобного тому, который в свое время пережила Европа. Главную роль в этом процессе Хвылевой отводит пролетариату:

Мы понимаем его («азиатский ренессанс». – Г. Б., А. Д.) как большое духовное возрождение азиатски отсталых стран. Он должен прийти, этот азиатский ренессанс, ибо идеи коммунизма бродят призраком не столько по Европе, сколько по Азии, поэтому Азия, понимая, что только коммунизм освободит ее от экономического рабства, использует искусство как боевой фактор[1013].

Центральное место в концепции «азиатского ренессанса» занимает советская Украина; именно она должна стать проводником возрождения порабощенных народов, освобождающихся от империализма. Отметим также, что под «Украиной» Хвылевой понимает себя и близких ему деятелей искусства и литературы, воспитанных на лучших европейских образцах («олимпийцы»); недаром одна из группировок вокруг Хвылевого середины 1920‐х носила имя «Урбино».

Грядет могущественный азиатский ренессанс в искусстве, и его предтечей являемся мы, «олимпийцы». Как в свое время Петрарка, Микеланджело и Рафаэль из итальянского уголка зажгли Европу огнем возрождения, так новые художники из когда-то порабощенных азиатских стран, новые художники-коммунары, которые идут за нами, зайдут на гору Геликон, поставят там светильник Ренессанса, и он ‹…› вспыхнет над европейской ночью[1014].

Из приведенных выше цитат явствует, что идея «азиатского ренессанса» является совмещением двух концепций (что уже отмечали многие исследователи)[1015] – шпенглеровской о «закате Европы» и марксистской, где «Европа» идеологически маркирована как буржуазная, эксплуатирующая собственный пролетариат и заморские колонии. Однако можно предположить, что был еще один источник – это идеи «панмонголизма» и «азиатства», которые, следуя за В. Соловьевым, развивали сначала русские символисты, а позже футуристы-«будетляне». Подтверждением тому, что Хвылевой был знаком с этими идеями, служит упоминание в одном из памфлетов «желтой опасности» («китайской угрозы»): «„Желтая опасность“, которой так боялась буржуазия, по сути, всегда символизировала ту реальную силу, которая решит проблему коммунистического общества, активно начав создавать новый культурно-исторический тип»[1016].

Концепция «желтой опасности» появилась в Западной Европе во второй половине XIX века, в ее основе лежало опасение нашествия азиатских народов на западный мир. В России этой концепции отдавал дань В. Соловьев («панмонголизм»[1017]), его опасения и разделяли, и уже после 1914 года переосмысливали А. Блок и Андрей Белый. Их идея повлияли на круг историософских представлений «Вольфилы» (Вольно-философской организации) в Петрограде. Ассоциация была создана в 1919 году по инициативе Р. Иванова-Разумника и Андрея Белого и просуществовала до 1924-го. Среди участников организации была та часть российской интеллигенции, которая поддержала Октябрьскую революцию. «Вольфила» видела мессианскую роль России в борьбе с мировым мещанством, а также в слиянии западной и восточной культур. В 1917–1918 годах организация выпустила два альманаха «Скифы». Также «Вольфила» организовывала открытые лекции и диспуты, посвященные вопросам философии, антропологии, культурологии и т. д.[1018].

Идея «скифства» была одной из центральных в творчестве русских футуристов, в частности В. Хлебникова[1019]. Б. Лившиц в своих воспоминаниях «Полутораглазый стрелец», рассказывая о приезде Ф. Маринетти в Россию в 1914 году, говорит об «азиатскости» и «скифстве» как своеобразных чертах национального характера русского футуризма:

Если не все будетляне, то большая часть их путалась в сложных счетах с Западом, предвосхищая своим «восточничеством» грядущее «скифство». Правда, это «восточничество» носило вполне метафизический характер. Подобно Хлебникову, я оперировал отвлеченными понятиями Востока и Запада, наделяя условные категории свойствами безусловности, и видел выход из коллизии в поглощении Запада Востоком (здесь и дальше курсив наш. – Г. Б., А. Д.). Территориальными признаками эти два полюса культуры не обладали: в их туманностях отсутствовало ядро определенных государственных образований, они были лишены пространственных границ и слагались из каких-то космологических элементов[1020].

Из приведенной цитаты становится очевидным, что, во-первых, как и в концепции Хвылевого, здесь «Запад» и «Восток» не наделены особыми характеристиками, а скорее выступают как условные, отвлеченные категории. Во-вторых, идея поглощения «Запада» «Востоком» видится русским «будетлянам» как победа «Востока» (к которому они причисляют и себя) и, соответственно, изменение «культурного типа».

В дальнейшем категории «скифства» и «азиатства» находят свое развитие в идеях евразийства – философско-политического направления, которое в 1920‐е годы активно поддерживалось в русских эмигрантских кругах (в Берлине, Праге, Париже). Основа философской платформы евразийства – противопоставление Евразии как особой культурной, географической и политической категории «Западу». После 1926 года в рамках движения выделяется «левое евразийство», которое начинает симпатизировать Советскому Союзу, поскольку тот реализует историческую миссию евразийского проекта – сопротивление Западу посредством объединения с азиатскими народами[1021]. К этому добавим, что идея «освобождения» и «пробуждения» порабощенных народов Азии была одним из программных пунктов III Интернационала (Коминтерна), первый конгресс которого состоялся в 1919 году. Главной целью Коминтерна было объединение «рабочих всего мира, стремящихся к установлению советской власти во всех странах» (из коминтерновских функционеров о восточном направлении антиколониальной революции немало тогда писал будущий оппозиционер и сторонник Зиновьева Г. И. Сафаров)[1022].

Хвылевой наверняка хорошо помнил про судьбу татарского руководителя Мирсаида Султан-Галиева, обвиненного уже в 1923 году, по мере развертывания «коренизации», в национальном уклоне[1023]. Султан-Галиев и его единомышленники специально подчеркивали интернациональный (общемусульманский), а не региональный характер своих устремлений и интересов[1024]. Из этого можно сделать вывод, что концепция «азиатского ренессанса» Хвылевого появилась в давно подготовленном и актуализированном новыми историческими условиями идеологическом и культурном поле 1920‐х годов. Важно и то, что он избегает лобового и «извечного» противопоставления культурной Европы и отсталой Азии и, соответственно, Украины (пусть потенциально) и «восточной» России, что было нередким приемом в полемиках первой половины ХХ века, например, у эмигрировавшего во Львов еще накануне 1914 года бывшего социалиста, а с 1920‐х годов сторонника интегрального национализма и авторитетного, в том числе в делах литературных, издателя Дмитрия Донцова. Концепт Ренессанса применительно к Украине (с добавлением и непременного пролетарского компонента) в середине 1920‐х активно использовал в середине 1920‐х отнюдь не только Хвылевой, но и А. Лейтес, а также В. Гадзинский, живший по большей части в Москве, но активно связанный с левыми украинскими начинаниями, бывший галичанин, автор поэмы «Заклик Червоного Ренесансу» (1926; «Призыв Красного Ренессанса»)[1025].

В следующих циклах памфлетов «Мысли против течения» (1925) и «Апологеты писаризма» (1926) Хвылевой углубляет понятие «Европы»: из психологической, отвлеченной категории она становится более материализованной. Цикл памфлетов «Апологеты писаризма» писался в ответ на только что вышедшую брошюру «Европа или Россия – о путях развития современной литературы» Костя Буревия, который, как и Гадзинский, участвовал тогда в московской левой группе «Село i Місто» и делах одноименного украиноязычного издательства[1026]. В своей статье Буревий призывает ориентироваться на лучшие образцы русской культуры и литературы, на