Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю,тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок иуныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей икоторый был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствоваласьнекоторая тревога и страх чего-то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепифранцузов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд,стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкаяпальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку;рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строилибалаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые,суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов икашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели надымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармусофицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливойроте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябогоширокоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемыепоочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки,опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшимилицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всёпроисходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться наместе, по крайней мере, половина отряда, а как будто где-нибудь на родине вожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров,молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко отвысокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронтвзвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держалиего, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине.Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, непереставая и не обращая внимания на крик, говорил:

— Солдату позорно красть, солдат должен бытьчестен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет;это мерзавец. Еще, еще!

И всё слышались гибкие удары и отчаянный, нопритворный крик.

— Еще, еще, — приговаривал майор.

Молодой офицер, с выражением недоумения истрадания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно напроезжавшего адъютанта.

Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехалпо фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далекодруг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры,цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариватьсямежду собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другойстороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных ичуждых для них неприятелей.

С раннего утра, несмотря на запрещениеподходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшиев цепи, как люди, показывающие что-нибудь редкое, уж не смотрели на французов,а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. КнязьАндрей остановился рассматривать французов.

— Глянь-ка, глянь, — говорил один солдаттоварищу, указывая на русского мушкатера-солдата, который с офицером подошел кцепи и что-то часто и горячо говорил с французским гренадером. — Вишь, лопочеткак ловко! Аж хранцуз-то за ним не поспевает. Ну-ка ты, Сидоров!

— Погоди, послушай. Ишь, ловко! — отвечалСидоров, считавшийся мастером говорить по-французски.

Солдат, на которого указывали смеявшиеся, былДолохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместес своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.

— Ну, еще, еще! — подстрекал ротный командир,нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова.— Пожалуйста, почаще. Что он?

Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен вгорячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, окампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русскиесдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались,а били французов.

— Здесь велят прогнать вас и прогоним, —говорил Долохов.

— Только старайтесь, чтобы вас не забрали совсеми вашими казаками, — сказал гренадер-француз.

Зрители и слушатели-французы засмеялись.

— Вас заставят плясать, как при Суворове выплясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), — сказал Долохов.

— Qu`est-ce qu`il chante? [Что он там поет?] —сказал один француз.

— De l`histoire ancienne, [Древняя история, ]— сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. — L`Empereur valui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашемуСувара, как и другим…]

— Бонапарте… — начал было Долохов, но французперебил его.

— Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom…[Чорт возьми…] — сердито крикнул он.

— Чорт его дери вашего императора!

И Долохов по-русски, грубо, по-солдатскиобругался и, вскинув ружье, отошел прочь.

— Пойдемте, Иван Лукич, — сказал он ротному.

— Вот так по-хранцузски, — заговорили солдатыв цепи. — Ну-ка ты, Сидоров!

Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам,начал часто, часто лепетать непонятные слова:

— Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, —лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.

— Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! —раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольночерез цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось,разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.

Но ружья остались заряжены, бойницы в домах иукреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались другпротив друга обращенные, снятые с передков пушки.