готов к отправке на фронт. Но охранники его не пустили, поэтому Уинтроп и Бернхард перекрикивались через окно.

Любовь Белла к Бернхарду была платонической или сократической. Они любили друг друга как философы в классическом смысле слова – как любители мудрости во всех ее сферах. Ни один из друзей не хотел выбирать между математикой и экономикой, психологией и искусством, природой и архитектурой, поэзией и музыкой, мышлением и атлетизмом. Они любили все прекрасное. Они проводили долгие часы в походах, занимаясь спортом и разговаривая. Как выразился Аристотель: «Дружба добрых даже возрастает от общения, ведь принято считать, что такие друзья становятся лучше благодаря воздействию друг на друга и исправлению друг друга… “От добрых добро”»[24] [15].

Когда Белл начал представлять своего отважного друга на фронте, он забеспокоился, что Бернхард уже все равно что мертв. Он станет острием копья в атаке на вражеские линии. Эта мысль повергла Белла в уныние. Ему хотелось, как он позже писал, оказаться в бою, атакуя полк Бернхарда с другой стороны. Тогда он мог бы «не содрогнувшись» принять пулю и упасть рядом со своим любимым другом.

Похоже, что отец Бернхарда, Карл Рунге, ректор университета, воспользовался своим академическим авторитетом, чтобы санкционировать освобождение Белла из-под стражи. В те времена ректоры немецких университетов были чем-то вроде мэров для студентов. Университеты даже имели собственные тюрьмы (до тех пор, пока Гитлер не отменил эту привилегию).

Белл получил условно-досрочное освобождение, но ему нужно было дважды в день отмечаться в полиции. Гёттинген был городом с таким низким уровнем преступности, что однажды, когда Белл пришел отметиться, в участке никого не было.

Германия знала, что у ее врагов больше рабочей силы и лучше развита промышленность. Единственный способ победить – сделать это быстро. Разгневанные тем, что бельгийское сопротивление замедлило их продвижение, немецкие войска начали убивать мирных жителей и использовать их в качестве живого щита. Тем временем дирижабли бомбили людей сверху. Идея была ясна: если защитники сдадутся без боя, им сохранят жизнь, как это произошло в Люксембурге. А если дадут отпор, их безжалостно убьют, как в Намибии[25].

21 августа полиция снова арестовала Белла. На этот раз дело было плохо. У него из карманов вынули все, даже носовой платок. У полиции появилась причина, выходящая за рамки простых подозрений, считать его вражеским агентом. А кто знает, что может сделать обученный британский диверсант с носовым платком?

Охранники привели его в камеру № 1, куда полицейские в свое время бросали пьяниц. Ее перепрофилировали так, чтобы подозреваемому вражескому агенту было крайне неудобно [16]. Той ночью Белл спал на деревянной доске без матраса и одеяла. Утром его допросили. Вскоре он узнал, что опасности его подверг один из случайных ироничных комментариев.

Соседка, баронесса Услар-Гляйхен, представительница дворянства, веками правившего Гёттингеном, заявила в полицию. Она слышала, как немецкий друг Белла Отто Йорден, писавший о Чосере[26], кричал в окно Белла: «Что вы думаете о японском ультиматуме?» В германском обществе царила паранойя в отношении шпионов и диверсантов, и Йорден задал крайне неудачный вопрос. Возможно, он был одержим озорным духом Чосера и даже не осознавал опасность.

Ультиматум Японии заключался в том, что Германия должна покинуть военно-морскую базу в Циндао (Китай) и вывести все свои корабли из японских и китайских вод, иначе Япония объявит войну[27]. Германия отказалась даже ответить. Со стороны Белла тоже было бы разумно не отвечать Йордену, но баронесса сообщила полиции, что он сказал: «Еще один враг Германии, и, насколько я понимаю, это хорошие новости».

Белл сказал полиции, что не может точно вспомнить, что именно он сказал, но это было всего лишь легкомысленное замечание, связанное с «дерзостью» японцев. Он настаивал, что, конечно же, не говорил «враг». Это имело решающее значение в вопросе, был он шпионом, которого следует казнить, или невиновным студентом.

Полиция Гёттингена была озадачена. Да кто такой этот Белл? Студент-философ с инженерным образованием, который владел сложной фототехникой, делал от руки рисунки немецких архитектурных объектов и появился в городе во время Агадирского кризиса. И в свои 30 лет он был уже староват для аспирантуры.

Кости болели после ночей, проведенных на доске. Тюремщики дали Беллу немного хлеба и жидкого супа, а затем терпеливо ждали признания. Свои дневниковые записи он писал на подкладке пиджака. Через три дня после приезда ему наконец предложили матрас. Однако его радости поубавилось, когда он увидел, что в нем полно блох.

Тюремщики мучили его голодом. Влиятельные друзья вмешались, чтобы выйти из тупиковой ситуации, прежде чем она убьет его. Ректор Рунге, вероятно, был самым важным союзником Белла. На четвертый день Беллу разрешили купить себе еду, и он смог выйти в коридор, чтобы подышать свежим воздухом у окна. На следующий день он получил обратно свои вещи, включая носовой платок. Наконец, в среду, 26 августа тюремщики перевели Белла в камеру № 2, более цивилизованное место. Худшее осталось позади, и в тот же день власти перевели его в старое профессионально-техническое училище, недавно переоборудованное в тюрьму. Вряд ли это можно было назвать роскошью, но это было большое улучшение.

Вскоре после этого университет вызвал его в свою великолепную аулу по обвинению в том, что он враг Германии. Ему предъявили более серьезное обвинение – что он объявил себя врагом Германии, – а не заявление, с которым он был согласен (что отпустил несвоевременную шутку). Несправедливо, но зато теперь это было всего лишь академическое обвинение, которое не могло привести его на виселицу.

Ректор Рунге выступал в качестве адвоката. Близкая подруга Белла Эдит Штайн (позже объявленная католической святой) писала: «[Он] выступил в защиту Белла не только потому, что чувствовал, что этого требует справедливость, но и по личным причинам. Белл был близким другом обоих его сыновей, Вильгельма и Бернхарда» [17].

Белл стал для факультета casus belli – причиной войны. Он писал: «Я был просто незначительной “соломинкой”, за которую схватились шовинисты и либерально настроенные люди. Первые, я думаю, сварили бы меня в масле; последние не видели реальной причины держать меня под стражей».

По окончании судебного разбирательства университет проголосовал за аннулирование результатов его докторских экзаменов. Он много работал несколько лет, а теперь казалось, что все было напрасно. Белл был раздавлен, как он записал в своем дневнике. «По вполне понятным причинам», – продолжил он. Будучи философом, Белл требовал ясности и от эмоций.

Его влиятельный друг ректор Рунге, вероятно, спас ему жизнь, сменив уголовное обвинение в шпионаже или саботаже на академическое. Лучше было