рассудка. Мысли разбежались по сторонам. Не передать потрясения, в котором она стояла с застывшим в горле комом горечи.

Очнувшись от забытья, Нина кинулась в гостиную, к окну. Ни Джеймса, ни «Харлея». Впрочем, как обычно. «Может, все это какая-то игра?» — могла бы решить она, не будь Джеймс демоном, прожившим больше полувека.

С кухни тянуло завтраком и кофе, но утренняя встряска лишала всякого аппетита. У сердца все туже затягивалось отчаянье.

Нина застала Грейсона у плиты и изо всех сил постаралась приободриться.

— Еще одно утро без нашего любителя острых ощущений.

— Пора привыкать, — как можно брезгливее ответила она.

— Твой оптимизм заряжает, — ухмыльнулся Грей.

Нина протянула ему записку. Грей прочитал раза три или четыре, вынуждая Нину воспроизводить текст в голове синхронно с его бегущим взглядом:

— Дьявол, — поднял он на Нину ошеломленные глаза.

Позади гор поднимался золотой рассвет, окрашивая клубы тумана в оранжевые оттенки. Сквозь громадные лапы сосен и елей дрожали первые солнечные лучи, медленно согревая воздух.

Джеймс мчал на «Харлее» навстречу новому миру.

В вазе у надгробия Эстель стояли неувядающие розы. На кладбище набежал прохладный ветер, и Нина плотнее укуталась в куртку. Она возвышалась над могилой, где покоился прах тетушки, собираясь поведать, чем закончились все перипетии, но речь застопорилась.

Нина смотрела, как облака на горизонте соприкасались с макушками гор, и думала, что если там, наверху, что-то и существовало, она никогда уже этого не узнает.

— Чувствуйте, город задышал по-новому?

За спиной ожидал ответа мужчина в сутане. Отец Габриэль.

— Возможно, — уклончиво кивнула Нина, занятая совсем другими мыслями.

— Думаю, что Порт Рей готов к перерождению.

Почудилось, что Габриэль знал о «Барнадетт» больше, чем старался показать, но возвращаться в прошлое, к особняку, не хотелось. Да и что толку теперь от этих знаний?

От мысленного упоминания «прошлого» в сердце засвербела еще свежая заноза.

— Что делает людей демонами? — внезапно спросила Нина, не обращаясь к кому-то конкретно.

Очевидно расценив ее слова фигурально, Габриэль призадумался:

— Сложно сказать, может быть много причин — от простого холуйства до неистового гнева. Война, месть, клятвопреступление, обман… и даже разбитое сердце.

Эпилог. Спустя три года

Сонное дыхание ночи окутало Порт-Рей. Над морем лег черный, непроглядный сумрак, и только фонари уличного света рисовали на берегу двухэтажный домик, фасадом развернувшийся к мощеной набережной; внутренней стороной — к пенным волнам и соленому ветру.

В домике царила безмятежная тишина, нарушаемая лишь шуршанием бумаг. Кабинет Нины Стелманис сплошь был заполнен тенями, — в свете одинокой настольной лампы хозяйка перебирала бухгалтерскую документацию, делая пометки в тетрадь. «Джермэйн» не был золотой жилой, но приносил удобоваримый доход. О чем, собственно, и говорили отчеты в руках.

Заведение «Джермэйн» вернулось к работе в первоначальном виде — выдержанный в стиле Эстель интерьер, чудные запахи кофе и выпечки, скучающее лицо Марго за прилавком. В погоне за звездной карьерой «Королева кофейной пенки» покинула Порт-Рей не больше, чем на год, и вернулась в родную гавань с парой рекламных роликов за плечами и разбитой мечтой. Вспомнив Марго, Нина задумалась, а какая мечта была у нее самой, когда еще было время мечтать? Она не хотела звезду на «Аллее славы», не стремилась найти лекарство от рака или совершить полет в космос. Так, о чем же мечтала Нина Стелманис?

Наверное, о простом человеческом счастье.

— Спать еще не ложишься? — в дверях стоял Грейсон и улыбался. Улыбка в целом не сходила с его лица последние три года. Дела в мастерской шли в гору, счастье жить и заниматься работой по душе придавало бодрости и сил. А главное — заставило забыть о битве со внутренним зверем.

— Не спится, — веселье Грея было заразительным, и Нина просияла в ответ. — Раз уж ты здесь, у меня для тебя кое-что есть.

Грейсон навис над ее рабочим столом, сгорая от любопытства.

— Прости, не удержалась и вскрыла без тебя, — Нина протянула ему конверт.

— О нет, такое не прощают, путь только один — на гильотину, — усмехнулся он, вынимая письмо от Агнес.

Тетушка посылала им письма каждый месяц. Несс путешествовала по странам востока, черпала знания об искусстве боевых единоборств и пребывала в восторге от местной культуры. Грей пробежался глазами по строкам и хохотнул с непринужденно-шутливой манеры повествования давней подруги.

— Это не все.

В свете засверкала глянцевая открытка с фрагментом нашумевшей постановки Люциуса Страйдера. Подписанная рукой самого мастера. Пьеса «О дьяволе и бродячих псах» со дня премьеры завоевала внимание именитых критиков, оттого была особо желанна на сценах столичных театров. Нина надеясь увидеть ее однажды не по телевизору.

— Отлично, пойдет в коллекцию, — ответил Грей и приподнятое настроение вдруг потухло, стоило ему холодно покоситься на край рабочего стола. В банке под пробковой крышкой уединенно покоилась пуля, как своеобразный декор.

Если бы она была только декором…

В глазах Грея читалось явственное неодобрение: «Брось это, он не вернется».

— Я знаю.

Три года и смирение, что мир больше не будет прежним, способны залечить даже самые глубокие раны.

Но Грейсон не выпускал Нину из пристального внимания.

— Что? — зарделась она с легкой улыбкой на лице.

— Вспомнил, как встретил тебя впервые. Девчонка с глазами напуганной лани. А теперь удивляюсь, кем ты стала. Очень похожа на Эстель.

От лестных слов Нина смутилась еще больше и опустила взгляд. Грей потянулся и театрально зевнул:

— Пойду спать. Ты тоже долго не засиживайся.

— Так точно! — бодро отсалютовала она в ответ.

Но время близилось к полуночи, а Нина все не смыкала глаз. Рука механически переносила цифры в тетрадь, голову целиком занял рабочий процесс. Забыв обо всем, Нина только и успевала следить за строками, пока громкий стук в дверь не прервал течение бессознательных движений.

— Кого еще несет так поздно? — прошипела хозяйка, и в ответ стук стал настойчивее.

Наспех бросив бумаги, Нина приблизилась к дверям, отворила замки и оторопела…

На пороге стоял человек.

Бонусная глава

Люк схватил с вешалки пальто и молнией покинул театр через служебный вход. Убегал столь суетливо, что редкому, не знавшему господина Страйдера в лицо прохожему он мог показаться предельно странным человеком, которого до ужаса пугала перспектива быть пойманным. Вот только удирал Люциус не от преследования, не от правосудия.

От неумолчного шума толпы. От рукоплесканий и слепящих рамп. От обожания во взглядах.

Он дьявольски устал от театральной напыщенности и, сложно в это поверить, но он устал от собственного труда. Прежде желанный успех не пьянил с