Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы войны не хотим, — сказал он, — но если вы ее навяжете, то она будет.
— Похоже, в этом году нас ждет холодная зима, — ответил Кеннеди.
9
А за окном был теплый летний венский июнь.
Киндеры кушали мороженое. Фрау — пирожные. А бюргеры пили пиво.
Никто из них не знал, что два могущественнейших человека мира обсуждают в их городе возможность полного их истребления.
Сложности не разрушили раппорт в отношениях собеседников. Помогли трапезы.
Первым гостей принимал Кеннеди. За обедом. В посольстве США. На следующий день Хрущевы встречали их в советском. А уж потом австрийцы устроили ужин во дворце Шенбрунн. Толпа под окнами кричала: Дже-ки! Дже-ки!! А внутри Хрущев расхваливал ее расшитое розовыми бусами белое платье, обсуждал лошадей и украинские танцы — гопак, казачок и коломыйку. Ужин завершался. Их ждал балет. В ложе гостей разместили по протоколу. Но она была не слишком просторной, а Хрущевы людьми крупными. И Джек оказался фактически на коленях у Нины Петровны. Никиту же притиснуло к Жаклин, и он смешил ее байками про собак-космонавтов, обещая прислать щенков знаменитой Стрелки. Что и сделал.
На обедах и за ужином царило оживление. Как-то Кеннеди обронил сигарный пепел у стула Хрущева. Тот вопросил: «Хотите меня поджечь»? Джек заверил, что и в мыслях не имел, а тот: «А… так вы капиталист, а не поджигатель». Кеннеди отметил, что за него не голосовал ни один крупный капиталист. «Они умные», — сказал Хрущев. Джек же, узнав, что Никита имеет медаль Ленинской премии «За укрепление мира между народами», попросил: так носите, носите ее!
Но шутки — шутками, а пока лидеры обедают, системы соперничают.
Тэд Соренсен пишет, как, поднимая бокал, Хрущев сказал: «Будь мне столько лет, сколько вам, я бы отдавал еще больше сил нашему делу. Но и сейчас, когда мне шестьдесят семь, я не уклоняюсь от соревнования». Другой тост он выпил за решение проблем: «Вы верующий человек и сказали бы, что Богу следует помочь нам в этом. Я же хочу, чтоб нам помог здравый смысл».
Ну, а Кеннеди в тостах говорил о надеждах на мир и взаимопонимание, признавая ответственность, лежащую на них обоих: «Надеюсь, — заявил он во второй день, — когда мы покинем Вену… ничто не будет угрожать жизненным интересам наших стран».
Они много говорили об интересах и проблемах. Хрущев — о нехватке в СССР удобрений и кукурузы, о преимуществах подводных лодок над обычными кораблями, о послании президента Конгрессу. Он был в курсе последних речей Кеннеди. Они, сообщил премьер, вынуждают его наращивать свои силы, к тому же военные и ученые обеих стран просят возобновить ядерные испытания. «Мы дождемся, когда начнете вы. А уж после сами», — пояснил кремлевский хитрец.
Никита все время отмечал пользу встреч на высшем уровне. Если не могут договориться первые лица, то чиновники и подавно, считал он: «Послы… могут быть очень знающими людьми, но лучше говорить лично: общение через экспертов — это как любовь через переводчика». Возможно, в этом его убедили встречи с Эйзенхауэром. Он говорил, что уважает его и допускал, что он мог не знать о полете Пауэрса, который организовали враги потепления между Москвой и Вашингтоном. Жаль, пришлось отменить его визит в СССР. Но он надеется, что приедет Кеннеди. «Когда ситуация созреет… Добро пожаловать». И обещал показать кого и что угодно: нам — советским — стесняться нечего.
И зря Никсон считал, что обратит нас в капиталистическую веру, показывая кухню, каких и в Америке-то нет! «Прошу прощения, что говорю так о гражданине Соединенных Штатов, но только Никсону могла прийти в голову такая чепуха»[151].
Советским людям, заметил Никита Сергеевич, нравятся американцы. Они уважают их технические достижения. И тут же помянул инженеров из Штатов, что участвовали в индустриализации первых лет советской власти: «Тут один из них приезжал недавно. Сказал, что работает на стройках в Турции. На каких же это? Наверное, строит ваши базы. Впрочем, это дело его совести».
Освоение космоса и полет Гагарина стали особой темой. Хрущев беспокоился, как влияет космическое путешествие на психику космонавта? Юрий-то здоров, ну а если на Луну?
— Быть может, слетаем вместе? — спросил Кеннеди. Застал Хрущева врасплох.
— Нет, — быстро ответил Хрущев. Возможно, раньше, чем успел обдумать вопрос. Но сразу поправился: — А ладно — почему нет?
10
Однако несмотря на такое благодушие, венский саммит стал демонстрацией жесткости. СССР предупредил США о недружественных планах насчет Берлина. США сообщили СССР, что примут их к сведению и Берлин не сдадут. Кеннеди получил советские памятные записки по вопросам испытаний ядерного оружия и по проблеме Западного Берлина.
Отдельно встала тема Лаоса. Там как раз шла одна из тех «освободительных войн», о вредоносности которых говорил Кеннеди. Левые партизаны из фронта «Патет Лао» («Лаосское государство») вели ее против правительства, лояльного США. Джек предложил договориться о прекращении огня и создании коалиционного правительства. 7 октября 1960 года оно приступило к работе. А летом 1962-го был сформирован кабинет, куда вошли все главные политические силы.
Но международная напряженность в целом не только не была исчерпана, но обострилась. Не зря говорят: Москва бьет с мыска — Хрущев сыграл в открытую. Кеннеди был предупрежден, а значит — вооружен. И немедленно приступил к разработке стратегии в отношении Берлина.
Вернувшись в США он подвел итоги: «Я отправился в Вену для встречи с руководителем Советского Союза господином Хрущевым. Мы… имели весьма широкий и откровенный обмен мнениями по важнейшим проблемам… Ни одна сторона не проявляла невежливости, никто не выступал с угрозами и ультиматумами. Никаких преимуществ не было сделано или получено. Никаких решений не было принято и не планировалось, не было достигнуто никакого значительного прогресса, да мы и не претендовали на это».
Таким образом, публично Кеннеди был предельно сдержан. Но при этом полон решимости защищать Западный Берлин и доступ к нему. Если потребуется — силой оружия.
Это требовало разработки новых военных и дипломатических планов. Заявления Хрущева произвели на президента такое впечатление, что он временно пересмотрел подход к внешней политике и встал на позицию бывшего госсекретаря Дина Ачесона. Тот считал, что в ответ на жесткую позицию Советов Штаты должны стоять на своем, пока Москва не уступит.
При этом любой сигнал о готовности к переговорам мог быть расценен Кремлем как слабость. Поэтому, хотя Штаты, конечно же, предпочли бы мирное решение, подавать виду было нельзя — это могло вызвать новые попытки давления. Такой стиль американцы считали характерным для советской внешней политики и дипломатии. Недаром министр иностранных дел СССР Андрей Громыко получил от их журналистов прозвище «Мистер Нет». В этом «нет» американские эксперты видели символ разрушительной сути коммунистического мировоззрения.