В ответ он услышал, что полеты американцы прекратят, но извиняться и карать никого не станут. В ответ после открытия форума делегация Союза его покинула. Вскоре скандал получил продолжение: СССР отменил визит Эйзенхауэра в Москву, запланированный на 1960 год.

По этому поводу Кеннеди заявил: «Стремление снять напряженность в мире и покончить с «холодной войной» путем встреч в верхах было обречено на провал куда раньше, чем U-2 упал на советскую землю…Так как за последние восемь лет мы не смогли занять позиции достаточно сильные для ведения успешных переговоров…Так как не имели новых подходов».

И если генерал волновался, что будет, то сенатор разъяснял: будет подготовка новых позиций и разработка новых планов. Причем без «пустых призывов к единству, без фальшивого плача по умиротворению и ложных девизов вроде «Встанем против Хрущева!». Ибо проблема не в том, кто «встанет против Хрущева» или лучше умеет угрожать и оскорблять. Проблема в том, кто может мобилизовать безбрежные ресурсы Америки на защиту свободы от самого опасного врага, с которым она когда-либо сталкивалась». И дальше: «переговоры и дискуссии — не заменители мощи; это инструменты, превращающие мощь в способ обеспечить выживание и мир».

Он предложил повестку дня (она так и осталась основой его внешней политики):

«Задача — создать стратегию, основанную… на всеобъемлющем наборе долгосрочных подходов, нацеленных на рост мощи некоммунистического мира. Час поздний[142], а список длинный».

Приведем несколько пунктов:

— Мы должны сделать ответный атомный удар абсолютно неизбежным…

— Мы должны вернуть способность быстро и эффективно вступать в любую ограниченную войну в любой точке мира…

— Мы должны превратить НАТО в силу, готовую отразить любую атаку…

— Мы должны исправить отношения с демократиями Южной Америки…

— Мы должны найти… более гибкие и реальные методы работы в Восточной Европе…

— Мы должны создать новые, рабочие программы контроля за вооружениями…

— Мы должны найти многовариантное решение берлинской проблемы…

— И последнее: мы должны строить более сильную Америку. От этого зависит наша способность защитить себя и свободный мир… нашу науку, систему образования, хозяйство, равные возможности и экономическую справедливость…

Эти (и другие) пункты, озвученные Кеннеди-сенатором, стали программой Кеннеди-президента. И показали отличие его подхода от подхода Эйзенхауэра. Его озвучил Никсон: «Сегодня Америка — сильнейшая страна в военном и экономическом отношении, у нас лучшие в мире ученые и система образования».

А стоило ли напрасно сотрясать воздух? Джек называл это «разменом долгосрочных интересов страны на частные успехи». Сам же он закладывал основы новой внешней политики.

«…Надо решить… — требовал он, — достигла ли страна пределов возможностей, осталось ли наше величие в прошлом и нам некуда больше идти; или же, как сказал Томас Вульф: «Впереди — новое открытие Америки. Исполнение предназначения нашей могучей и бессмертной земли»».

Так формировалась стратегия новых рубежей.

3

Эта тенденция возникла в середине 50-х.

В США на пике их могущества в элитах была сформирована группа, члены которой считали, что потенциал страны используется непростительно слабо и пора менять ситуацию.

Соперник Эйзенхауэра на выборах 1956 года Эдлай Стивенсон винил президента в чрезмерной пассивности, которая привела к утрате Западом половины Индокитая, а НАТО — единства и боеспособности. И хотя тогда — в пору крайнего накала правых настроений в США — демократы проиграли, в 1960-м Кеннеди атаковал с тех же позиций. И победил.

Он считал, что высокая эффективность внешней политики не лозунг, а задача. Под эффективностью он понимал обеспечение безопасности страны на дальних подступах, рост влияния на развитой мир и «новые страны», «продвижение» «бренда «Америка»» на глобальном рынке образов. Тут был и образ страны, и образ жизни, и образ самого американца — смелого, умного, деловитого, красивого, всегда (и в лохмотьях!) отлично одетого, неизбежно успешного.

Кино несло народам весть: американское — самое лучшее, удобное, качественное и надежное, современное, вкусное и полезное, большое и быстрое. СМИ Востока высмеивали американское в быту. Тщетно. Эстетика и дизайн, манеры, приметы и бытовые приборы; кола и джин, джинсы и блузки, блюз и рок, рокот мотоциклов и шины «Форда», «Кент» и «Мальборо», мрачные усмешки и широкие улыбки, убытки и доходы, взгляды из-под ковбойских шляп Джона Уэйна и Юла Бриннера, взоры и смех Джуди Гарланд и Одри Хэпберн пленяли сердца, паря над «железным занавесом» в сотнях фильмов, журналов, буклетов, плакатов, передач и пластинок.

Америка искрилась легендами — миф, пример поведения и объект вожделения. И то были не сказки о богатстве и фортуне, а люди и вещи. С «надетыми» на них идеями. Точнее — идеей. Идеей самой сильной, богатой, свободной, доброй, веселой, успешной, деловой страны… Что испытывали люди в Азии, Африке, Южной Америке или Восточной Европе, листая журнал, прилетевший оттуда: интерес? ревность? досаду? Ну отчего мы живем не там?

А в 1961-м, узнав, что США предложили учредить «Союз ради прогресса» — десятилетний план, дающий Южной Америке 20 млрд и помощь в борьбе с неграмотностью, экономическом развитии и выводе системы управления на современный уровень?

Америка была везде. В мире, где уже существовали радио, телевидение, кино, пластинки, и магнитофоны, ее нельзя было запретить. Она старалась стать нужной миру. Без принуждения и обмана, просто рекламируя свой товар.

И — молодого президента, соединявшего два образа: свой и Америки.

4

Действительно, часть мира довольно быстро стала «склеивать» Кеннеди и Штаты.

Вице-президент Джонсон, сенаторы Джексон и Саймингтон тоже участвовали в процессе, восполняя области, на которые не хватало Джека. Линдон делал акцент на освоении космоса. Джексон — на подводных лодках. Саймингтон — на бомбардировщиках В-52. Могущество стало не только проектом, но и частью «фирменного стиля Кеннеди».

Америка менялась на глазах. Только что жила в пределах двух берегов и двух границ. А теперь куда ни глянь — новые рубежи.

Рубеж — фронтир, великая легенда, часть национального мифа! В былые годы — грань, отделившая удобный атлантический восток от сурового, но желанного, «золотого» тихоокеанского запада. Отличный образ. Но теперь путь лежал не на запад. А ввысь.

У любой черты есть свойство: перешагни ее, поймешь — что было до, и что стало — за. И хоть слово «фронтир» и значит «рубеж» — у него был дополнительный (и важный) смысл: за рубежом. Новый мир. Желанный и доступный.