Джек процитировал Мао Цзэдуна: «Винтовка рождает власть».

Никита заметил: Мао марксист. А марксисты против войны. Он не мог так сказать.

— Просчеты ведут к ложным оценкам… — ответил Кеннеди. — Это касается всех. Я неверно оценил Кубу. Вы неверно оцениваете Запад. Как создать условия для верных оценок?

Нельзя винить Москву во всех восстаниях или иных проявлениях левого тренда, утверждал Хрущев. Насер, Неру, Нкрума или Сукарно говорят, что хотят строить социализм. Но какой в Египте социализм? Ведь Насер сажает коммунистов. И Неру их не поддерживает. А СССР им помогает. Разве это не подтверждение, что наша политика — политика невмешательства?

А Штаты поддерживали Батисту на Кубе. Но кубинцы не хотят нового Батисту, и с этим связан провал в заливе Свиней. Кастро не коммунист. Но США могут сделать его коммунистом. Сам Хрущев не родился коммунистом. Его капиталисты сделали таким. И если США считают, что им угрожает Куба, то что, господин президент, должен чувствовать СССР в отношении Турции[149]?

Угроза исходит не от Кубы самой по себе, пояснил Джек. А от Кастро. Он хочет дестабилизировать Западное полушарие. Если бы его избрали на свободных выборах, США могли бы его поддержать. Что бы сказал Хрущев, если бы в Польше создали прозападное правительство? А ведь это возможно, будь там свободные выборы.

Хрущев счел эти слова обидными для Польши. Ведь там выборы свободней американских.

— У нас в США есть выбор, — пояснил президент.

А Хрущев считал, что партии в Америке — это надувательство. И разницы между ними нет. К тому же Штаты поддерживают реакционные диктатуры — Тайвань, Пакистан, Иран, Испанию… А было время, когда Америка была лидером в борьбе за свободу. Потому-то русские цари и не признавали ее больше четверти века. А вот теперь Вашингтон не желает признать Китай.

Джек согласился: мир меняется. Изменятся и эти страны. Кеннеди — за. И на выборы шел, призывая к переменам. А как сенатор выступал против колониализма. И сейчас уважает ненасильственные освободительные движения. А вот милые сердцу Хрущева «освободительные войны» не всегда отражают волю народов и могут вести к конфликтам держав.

— А что — богатство и мощь Штатов дают им особые права и позволяют не признавать такие же права других? СССР будет «совать нос» туда, где нарушаются права народов, и помогать им.

Журналисты «Правды» Евгений Литошко и Май Подключников писали: «Нельзя закрывать глаза на трудности и сложности происходящей сейчас в Вене беседы. Ее участники — люди разного склада ума, убеждений, воспитания… С одной стороны, сын рабочего и сам рабочий, закаленный в боях революционер, убежденный коммунист, неутомимый борец за мир и дружбу между народами, руководитель могучей социалистической державы. С другой — сын миллионера, миллионер, набожный католик, человек, выражающий интересы своего класса, защищающий политику самой большой страны капиталистического мира».

Толкуя о философских материях и «народах, сбросивших иго колониализма», они на самом деле обсуждали отношения СССР и США. А говоря о «воле народов», обсуждали Европу. И, прежде всего, Германию, которая, как считал Хрущев, не хотела международной оккупации и желала подписать мирный договор. А по мнению Кеннеди, стремилась к объединению с Западом.

8

Джек знал: разговор о Берлине будет сложным. И, видимо, был готов к тому, что амбиции собеседника сделают реальной угрозу войны.

А Хрущев хотел решить берлинский вопрос. Он настаивал на заключении мирного договора. Заявлял, что если не найдет партнеров, готовых его подписать, сделает это с ГДР.

Это означало бы прекращение действия Ялтинских и Потсдамских соглашений, уход союзников из Западного Берлина и объявление города столицей ГДР.

Нацеливаясь на Берлин, Хрущев бил по узлу связности сил Запада в Европе и мире. Он видел: на него замкнуты не только политические и военные интересы, но и информационные ресурсы НАТО, а также надежды тех на Востоке (прежде всего в ГДР), кто не принял социализм. Западный Берлин бесил его, как богатая буржуазная витрина среди социалистической скромности. И больше того — как знак несокрушимости Запада. Нет, пора с ним кончать!

Уступки в этом вопросе вели к утрате этого плацдарма Запада в тылу Востока. Это Кеннеди знал. И дело было не только в его военном значении. Речь шла о спуске флага. О символической капитуляции одной из важнейших твердынь свободного мира. Знал он и то, что уступить Берлин — значит подорвать единство НАТО, вызвать разочарование и критику американских и мировых элит. И подрыв или крах его репутации государственного деятеля и политика. Конец.

Джек не хотел ни пяди советской земли. Но не был готов отдать Никите и вершка земли в Берлине. И прямо дал понять, что авантюры в Берлине могут вызвать войну. Беседа достигла пика.

Хрущев ответил, что войны не начнет, но «если вы развяжете войну из-за Берлина, то уж лучше пусть сейчас будет война, чем потом, когда появятся еще более страшные виды оружия».

Как сообщает Георгий Корниенко[150] в книге «Холодная война. Свидетельство ее участника», эта концовка тирады Хрущева была столь залихватской, что, готовя официальный вариант текста… помощники опустили ее, заменив словами: «…тем самым вы возьмете на себя всю ответственность», но копия текста с подлинными словами Хрущева сохранилась.

Что касается американской записи беседы, то и в ней, сохранив смысл сказанного главой, его слова заменили на «…то пусть будет так». В этом, видимо, отразилась установка Кеннеди: не драматизировать их диалог, «чтобы его последующие шаги не расценили как результат того, что он был запуган Хрущевым». Возможно, по этой же причине американцы не предали огласке озвученный Хрущевым ультимативный срок решения берлинского вопроса — декабрь 61-го.

Оба получили возможность проявить жесткость.

Узнав о договоре с ГДР, Кеннеди спросил, значит ли это, что доступ в Берлин будет закрыт. Хрущев ответил утвердительно, пояснив, что ГДР готова допустить в Западный Берлин все страны, но обсуждать это нужно с ней. Кеннеди заявил, что США не уйдут, ибо тогда их обязательства перед другими странами «станут пустым клочком бумаги», они утратят доверие, «а я не затем стал президентом, чтобы допустить изоляцию моей страны».

Желая, видимо, намекнуть на возможность изменения своей позиции, Кеннеди сказал, что Эйзенхауэр, возможно, был прав, называя ситуацию с Берлином ненормальной, и если бы напряжение в мире спало, то им, быть может, удалось бы договориться, но не сейчас.

Последний разговор прошел наедине. Джек сказал, что надеется, со временем можно обеспечить более удовлетворительную ситуацию вокруг Берлина. А Хрущев объявил, что хочет подписать мирный договор с ГДР не позднее декабря 1961 года.